Красавицы не умирают

простолюдинками. Они визжали или немели от ужаса, попав в застенок, а потом предлагали страже свои розовые, холеные тела, спрятанные в одежде драгоценности — словом, все, что у них осталось, ради того, чтобы выбраться на волю. А эта птичка сама при­летела в силки, как говорят, с юга, где такое голубое не­бо и ласковые волны день-деньской играют с прибреж­ной галькой. «Ах, если бы эта милашка была моей же­ нушкой, — думал один из охранников, — я наделал бы ей столько ребятишек, что разом бы прошла охота совать нос в мужские дела».

«...Я в жизни ненавидела только одно существо, и мне удавалось проявлять твердость своего характера, — писала Шарлотта. — С теми, кто пожалеет меня, мы еще уви­димся на том свете, где мне придется встретить Брута и некоторых других деятелей древности. Современники мало интересуют меня; они все слишком трусливы. Теперь мало истинных патриотов, умеющих умирать за Отечество; те­перь почти все эгоисты».

Письмо окончено. Совершенно ясно, что оно адресова­лось будущему, истории. Шарлотта в последний раз пыта­лась объяснить те движения души, которые заставили ее взять в руки страшный нож. Нет, славы она тоже не ис­кала: в случае своего чудесного спасения — и такого Шарлотта не исключала — решила перебраться в Англию и «сохранять самое строгое инкогнито так, чтобы парижа­не не смогли узнать, кто я такая».

...Зал суда был переполнен. Возле убийцы Марата поста­вили дополнительную охрану, опасаясь гнева зрителей. На вопросы судьи Шарлотта отвечала кратко, призывая его не терять времени и побыстрее вынести приговор.

Председатель суда. Кто вам внушил такую ненависть к Марату?

Подсудимая. Мне нечего было занимать ненависти у других, у меня было довольно своей.

Председатель. Но кто-нибудь навел же вас на мысль об убийстве?

Подсудимая. Плохо исполняется та мысль, которая не рождается сама собою.

Председатель. Что же вы ненавидели в Марате?

Подсудимая. Я считаю опустошение Франции делом его рук.

Председатель. То, что вы называете опустошением Франции, сделано не им одним.

Подсудимая. Быть может, это и правда, но он употреблял все усилия, чтобы разорить нашу страну вконец.

Председатель. На что вы надеялись, решаясь убить Марата?

Подсудимая. Я надеялась восстановить мир во Франции.

Председатель. Неужели вы думаете, что вы перебили всех Маратов?

Подсудимая. С одним уже покончено; с другими, быть может, будет то же самое.

Шарлотта более всего опасалась просьб защитника от­нестись к ней, как к молодой, неопытной женщине, и со­хранить жизнь. Она поблагодарила его за то, что он изба­вил ее от подобного унижения. Ее хладнокровная манера держаться подействовала на всех, сидевших в зале. Между прочим, по словам адвоката, во время заседания казалось, что убийца Марата вовсе не обвиняемая, а напротив, именно она- то и вершит свое правосудие.

Судей же выводило из себя спокойствие, с которым девушка отвечала на их вопросы. Ее пытались вывести из равновесия, подобравшись к подробностям сугубо интим­ного свойства. «Сколько у тебя детей?» — спросил один из обвинителей. «Грязная потаскуха», — неслось из зала. «Разве я не говорила, что не замужем?» — ответила под­судимая. Специальная комиссия подтвердила ее девствен­ность.

Выступление адвоката ничего не могло изменить в ожидаемом приговоре. Господин Шово выбирал слова, ко­торые можно было толковать и так, и эдак. Он не слиш­ком упорствовал в защите.

Оглашение приговора — казнь через гильотину — Шарлотта выслушала как само собой разумеющееся. Когда председательствующий спросил, не хочет ли она что-либо сказать, она ответила, что желала бы заплатить долг, сделанный в тюрьме. БОльшую часть этого долга составлял чепчик, который Шарлотта просила доставить ей в камеру, дабы выглядеть на суде благопристойно.

К ней подошел священник и предложил ей исповедать­ся и принять его утешение.

— Благодарю вас, святой отец, но, право, я не нуж­даюсь в ваших хлопотах.

Теперь Шарлотта, вернувшись в свою камеру, ожида­ла приготовлений к казни. Неожиданно начальник тюрьмы господин Ришар привел к ней молодого офицера, которого она заметила еще в зале суда. Он пристроился неподалеку от скамейки, где сидела обвиняемая, и рисовал ее. Госпо­дин Ришар после оглашения приговора и окончания суда просил разрешения докончить портрет.

Шарлотта с большой охотой согласилась. Офицер, представившийся ей как художник по фамилии Гауер, рас­положился возле нее. Пока он рисовал, осужденная как ни в чем не бывало говорила о том, какие последствия для страны будет иметь смерть Марата, как облегченно вздох­нут люди и рассеется страх, плотной пеленой окутавший Францию. Казалось, она не отдавала себе отчета в том, что в этой картине мира и благоденствия нет места для нее самой.

Художник смотрел на нее со страхом и восторгом. Но скоро его работа была прервана: охранник отворил дверь и в камеру вошли трое мужчин. Один из них держал в ру­ках ножницы и широкую рубаху. Она была красного цве­та. Именно в таких казнили отцеубийц. Двое других, при­ставы Трибунала, снова прочитали приговор, после чего начались приготовления к казни.

* * *

Человек, державший ножницы и рубаху, был знаменитый тогда палач Шарль-Генрих Сансон. Он стал основателем целой династии палачей, по решению суда отправлявших на тот свет знаменитых и заурядных преступников на про­тяжении XVIII — XIX веков. Мсье Сансон исполнял приговор над Людовиком XVI, Марией Антуанеттой, крупнейшими деятелями Французской революции и, в частности, над нашей героиней.

По натуре он вовсе не был кровожадным человеком, но уважал свою профессию, коль скоро в ней была по­требность. Кровавое ремесло требовало от него больших нравственных затрат. Он обижался, что люди не понимают этого и, увидев его, стараются перейти на другую сторону улицы.

Аккуратный и педантичный, Шарль-Генрих на протя­жении многих лет вел дневник с реестром отправленных им на тот свет, а также записывал личные впечатления от казней.

Сансон далеко не всегда давал волю своему перу. Но о казни Шарлотты Корде он оставил весьма подробные записи. Это и понятно: мужество, с которым эта девушка держалась в свой последний час, не оставило равнодушным этого человека, немало повидавшего смертей на сво­ем веку.

...Шарлотта поняла, зачем принесли ножницы. Она сама сняла чепчик, и длинные светло-каштановые волосы покрыли ее плечи и спину. Девушка дала знать, что готова, и Сансон обрезал их. Он признавался, что очень нервничал. Это был как раз тот случай, когда кро­тость и спокойствие жертвы труднее перенести, чем не­истовство.

Часть волос Шарлотта отдала художнику, другие же послала жене начальника тюрьмы, которая, как и ее муж, сочувственно относилась к узнице. Затем она сама надела красную рубаху. Видя, что Сансон собирается связать ей руки, она обратилась к нему:

—        Нельзя ли надеть перчатки? Во время ареста мне так скрутили руки, что ссадины до сих пор кровоточат.

—      Вы можете поступать, как сочтете нужным, — уч­тиво ответил тот, — но со своей стороны считаю эту пре­досторожность излишней. Я свяжу вам руки, не причинив ни малейшей боли.

—    Ах, впрочем, перчатки, кажется, теперь не приняты.

И Шарлотта с улыбкой протянула руки...

* * *

Наконец Шарлотта и палач уселись в телегу. В ней стояли два кресла. Сансон предложил осужденной сесть, но она всю дорогу до эшафота продолжала стоять, чуть покачиваясь от тряски. Шел дождь, но народу на улице было много. Те, кто оказывался вблизи телеги, потрясали кулаками, осыпали ее насмешками и ругательствами.

Когда они проезжали по улице Сент-Оноре, Сансон заметил в окнах одного из домов главных лиц