Вспоминаю подпорченный нудным дождем день во Пскове, где оказалась проездом. До отхода поезда оставалось лишь столько времени, чтобы взглянуть на посуровевший под клочкастыми тучами кремль и забежать — вечная наша спешка! — в городской музей.
Я, быть может, и прошла бы мимо этого портрета — возле него толпилась беспокойная группа школьников, — но задержал голос экскурсовода:
— Вглядитесь в лицо этой женщины и подумайте хорошенько, ребята. Свободная, красивая девушка вышла замуж за крепостного человека. И стала полной собственностью барина, рабой...
Они прошли дальше, а я осталась и прочитала на золоченой раме: «В.А.Тропинин. Портрет Е.Д.Щепкиной».
Кто не знает тропининские портреты, ставшие украшением многих наших музеев? Кто не пленялся ясноглазой «Кружевницей», таким обаятельным «Гитаристом»? Это он, Тропинин, подарил всем будущим поколениям россиян облик «первой любви России» — Пушкина с заветным перстнем-талисманом на пальце, который так и не уберег, не спас...
Но чья же память вместит всех тропининских героев? Известно более пятисот картин художника, разбросанных по разным музеям и собраниям. Портрет Щепкиной я никогда раньше не видела. И чем больше смотрела на него, тем отчетливее ощущала — приманила меня эта красавица с розой в черных кудрях. И не отпускает.
Среди портретов как в людской толпе: на кого-то глядишь равнодушно, а то и неприязненно. Или вдруг проникаешься безотчетной симпатией. Но почему? Прав Сумароков: «...В телесных видах сокрываются тончайшие качества душевные».
Лицо Щепкиной выдавало «тончайшие качества душевные». Я смотрела на нее и напрашивалась на дальнейшее знакомство. Подумала: «Конечно, не все, но кое-что о вас мне уже известно, прекрасная незнакомка. Спасибо экскурсоводу. Вы не просто чья-то жена, а жена гениального русского актера. Пушкин буквально засадил его за воспоминания, даже первую строчку написал за него. Не может быть, чтобы Михаил Семенович не рассказал о вас...»
Желанное знакомство оказалось делом простым. И Щепкин рассказал, и не только он. «Е.Д.» с мужем были редкостной парой. Они остались в памяти очень многих людей, а те не жалели времени и бумаги, чтобы потомкам было что почитать. Самое же главное то, что моя псковская «Е.Д.», хотя и в полном пренебрежении к правилам грамматики, зато искренне и с редкой памятливостью, однажды взялась поверить бумаге далекие события своей молодости.
* * *
В 1791 году во время Турецкой войны среди дымящихся развалин крепости Анапы русские солдаты услышали детский плач. Приглядевшись, в дыму еще не отгремевшего боя они заметили девочку примерно двух лет. Она копошилась среди мертвых тел, теребя их, кого-то звала и снова начинала надрывно плакать. Солдаты уже хотели идти прочь — не такой был момент, чтобы заниматься ребенком, но не удержались и, закутав малышку в какое-то полотнище, решили пристроить ее в ближайшей деревне. Однако прежде показали находку своему офицеру.
— Ваше благородие, ребеночек. Вроде девочка. Что прикажете делать?
Тот, взглянув на хорошенькое личико, все в разводах сажи и слез, подумал и сказал:
— Возьму-ка я ее себе на счастье. Выкормлю и выращу как могу. Поместите, ребята, девочку у меня.
Видно, малышка-турчаночка все не могла успокоиться, и однажды, проходя мимо офицерской палатки, князь Дмитрий Орбелиани услышал детский плач. Солдаты ему рассказали что и как. Пристал князь к офицеру:
— Ты человек бедный, а ребенок денег требует. Девочке кормилица нужна. Отдай ее мне. Я в Моздоке окрещу ее, воспитаю и, ей-ей, сделаю счастливой.
Ну так уговаривал, что офицер дрогнул, отдал турчаночку. Князь окрестил ее с одной офицерской женой, которую звали Елена Сергеевна. Назвали девочку по имени крестной матери — Елена, отчество дали по имени крестного отца — Дмитриевна. И фамилию записали — Дмитриева.
Елена Дмитриевна Щепкина в своих воспоминаниях рассказывала, что отлично помнит себя четырехлетней. Помнит кормилицу, ее детей, которые считали турчаночку младшей сестрой, помнит свое нарядное платье. Девочку в горном Моздоке князь велел одевать по-русски. Ей сшили шелковое платье по тогдашней моде: с огромной торчащей юбкой, которая держалась на подушечках, прикрепленных на боках. Пунцовый цвет очень шел черноволосой пригожей турчаночке. Она была похожа на куклу-фрейлину, и Орбелиани, приезжая проведать крестницу, не спускал ее с рук.
Елена росла, не подозревая, что кормилица не родная мать, а ее дочери не родные сестры. Девочку любили, но хлопот с ней было много. Живая, непоседливая маленькая егоза то и дело, убежав гулять, надолго пропадала. Добрая кормилица со слезами и воплями бегала по улицам, разыскивая ее. Ловкая, словно обезьянка, крестница князя Орбелиани забиралась на верхушки деревьев, вгоняя в страх все семейство.
Шалости шалостями, но маленькую Елену приучали к труду. У нее были свои обязанности — обычно она рвала листья для шелковичных червей, разведением которых жила эта небогатая семья. Проворную девочку брали и на сбор ягод.
Однажды, уходя в церковь, кормилица наказала дочерям закрыть дверь и окна покрепче. Те, выполнив наставление, занялись кто чем. Елена толкла траву, которой красили ногги. Старшая, лет пятнадцати, Настасья, расчесывала перед зеркалом свои длинные волосы.
Вдруг стукнуло что-то в кухне. Дети замерли, прислушиваясь. Через мгновенье дверь резко отворилась. На пороге стоял горец. Он приставил кинжал к груди Настасьи, девушка, потеряв от страха сознанье, сползла на пол. Горец подхватил ее и был таков.
Елена пулей выскочила на улицу — и в церковь к кормилице. Весь народ во главе со священником пошел к только что выстроенному, еще пустовавшему дому, где заперся горец с девушкой. Священник принялся увещевать его, а мужчины тем временем выламывали дверь. Дело было сделано быстро: у горца вырвали ружье, связали его, девушку же, лежавшую без сознания, унесли домой.
История, случившаяся в доме Елениной кормилицы, имела счастливый конец. Жених девушки, которую хотели похитить, поторопился со свадьбой, и через пять дней они обвенчались.
Вскоре после этого случая Елене, которой привольно жилось у добрых людей в горном селении, пришлось с ними прощаться. Князь Орбелиани затребовал ее к себе. Слез-то было! Еле оторвали Елену от кормилицы и названых сестер. «Провожатый был, видно, деревяшка, — вспоминала Щепкина. — Начал меня разными сластями унимать. Я его толкнула, сказавши: «Не хочу!» Бросилась в подушки, плакала, плакала и не опомнилась, как заснула...»
* * *
Начались странствия с места на место, из Анапы в Моздок, из Моздока в Польшу. Здесь Орбелиани передал девочку князю Салагову. Неясно, почему так вышло... Можно думать, что слишком резвый ребенок утомил жену Орбелиани. Салагов отослал девочку в Новгород, к своей супруге. С появлением воспитанницы у той не было отбоя от гостей: всем хотелось взглянуть на турчаночку.
