Красавицы не умирают

Разумеется, все эти сведения, собранные о герое, лишь распалили Джейн. Крепость оказалась не такой уж непри­ступной. А может быть, подобной осады выдержать было невозможно?

Итак, Джейн ушла с Петросом в горы на правах лю­бовницы, боевой подруги, друга-оруженосца — как угодно. По ночам, пристроившись на кисло пахнущих шкурах возле крепкого тела Петроса, Джейн смотрела на звезды, такие близкие в горах, и умирала от счастья. Она жарила мясо на костре, пила красное вино из бурдюков, научилась стрелять навскидку, как заправский паликар. Королева горных робингудов пользовалась исключительной популяр­ностью. Когда она проходила по лагерю, те били в бара­баны, палили из ружей — стоит ли говорить, как льстило это Джейн!

Слухи о даме сердца неустрашимого Петроса достигли королевского дворца. Королеве Амалии даже не надо было дознаваться, как ее зовут. Ненавистная соперница, изряд­но попортившая ей кровь, словно насмехаясь над бесплод­ной, засохнувшей королевой, и на склонах каменистых гор купается в любви и обожании. Амалия дрожала от нетер­пения подсыпать горчицы в это торжество. Она подписала приказ, где Петрос обвинялся в поведении, порочащем до­блестную армию. Королеве этого показалось мало: она временно сместила его с должности главнокомандующего и губернатора.

Дальше произошло то, чего наверняка не ожидала сама Амалия. Петрос написал покаянное письмо, где признался, что его связь с белокурой бестией держится лишь на мате­риальном расчете: «Она богата, а я беден. Я должен под­держивать свое положение и дать образование сыну».

Петрос весьма ловко отводил от себя удар: что лучше успокаивает женщину, не знающую любви, чем известие о том, что у другой дела еще хуже? Позиция Петроса, ко­нечно же, очень уязвима и в любом случае не прибавляет ему лавров рыцаря. Но он не мог и представить, как вос­пользуется его письмом королева. Вот уж действительно, «самый большой иезуит в тысячу раз меньше иезуит, чем самая малая иезуитка», — Амалия приказала напечатать письмо Петроса в газетах.

Расчет королевы был прост, и осечка тут исключалась. Как поступают все женщины, так поступит и Джейн, оскорбленная в своих лучших чувствах. Конечно же, она покинет своего предателя, спустится с гор, а тут ее спро­сят, в какую сумму ей обошлись горячие ночи с народным защитником.

Но Амалия торжествовала рано: Джейн была не та рыбка, которая так просто попала бы на крючок королевы, и она как раз из тех женщин, которые никогда не посту­пают так, как все остальные. Возможно, когда-нибудь она и оставит Петроса, но не по королевской немилости, а лишь тогда, когда ей этого захочется самой.

Джейн сказала генералу, что отлично понимает его: заморочить голову комплексующей неврастеничке королеве совсем не грешно. Пусть думает, ежась на холодных про­стынях, что Джейн залила слезами все горные ущелья. От их с Петросом любви не убудет, не правда ли? Чтоб ко­ролева воочию могла в этом убедиться, Джейн уговорила генерала вернуться в Афины вместе. Здесь она купила два дома с большой территорией вокруг, где разместился ла­герь паликаров. В доме была громадная, похожая на трон­ный зал спальня Джейн. Волей-неволей королеве при­шлось смириться, что «королева греческой независимости» занимается любовью уже в непосредственной близости от нее.

Расстались Джейн с генералом именно тогда, когда ее неуемное сердце подсказало ей — пора. Спустившийся с гор главарь повстанцев утратил героический образ. Недо­статки его воспитания все сильнее раздражали Джейн: от генерала несло чесноком, он стал по-стариковски занудлив и даже поколачивал ее.

Такие моменты заставляют женщин предаваться вос­поминаниям о прежних любовниках: время награждает их несуществовавшими добродетелями. Джейн вспоминала ба­варского короля Людвига, которого никакими силами нельзя было своротить с разговоров о прекрасном. От него Джейн узнала, что где-то есть загадочная, бесподоб­ная Пальмира — оазис среди пустыни. Там, говорил Людвиг, небеса такой же яркой голубизны, как и глаза у Джейн.

Джейн стукнуло сорок шесть лет. Она считала, что ее май достиг апогея. И этим надо воспользоваться. Ведь ни­что так не содействует цветению женщины, как жаркий мужской взгляд. К тому же, размышляла Джейн, ее афин­ские кобылы успели потерять резвость. На Востоке же она может купить других — тех, кто в большей степени отвечает ее характеру и темпераменту.

Одним словом, не говоря никому ни о чем, даже тол­ком не собравшись, Джейн Элленборо взошла на палубу парохода и отплыла из Пирея в восточном направлении.

Она была уверена, что самая удивительная страница ее жизни только раскрывается. А если в это не верить, то зачем куда-то плыть?

* * *

Опять же в мае — что за месяц, право! — но в мае 1853 года Джейн в сопровождении целого нанятого ею эскорта ехала по реке Иордан, направляясь в Иерусалим и Паль­миру.

На одной из стоянок в табуне, пасшемся неподалеку, она увидела молодую лошадь, от которой не могла отвес­ти глаз.

Джейн нашла хозяина. Им оказался шейх Салех — молодой, с бархатными глазами, изящными манерами — настоящий восточный принц.

—     Лошадь не продается. Я ценю ее дороже своих трех жен.

—     Но дай хотя бы сесть на нее. Или опасаешься, что я на ней ускачу?

Салех рассмеялся и ответил:

—     Эту лошадь боятся даже те, кто ее вырастил. Если хочешь — попробуй.

Час, а может быть и больше, люди смотрели на белую женщину, которая играла с огнем. Лошадь то вставала на дыбы, то пускалась вскачь, то, хрипя, пятилась назад. Но Джейн словно вросла в седло.

А Салеха уже мало занимала лошадь. Он смотрел на Джейн. Когда она спешилась с присмиревшего животного, Салех, нервно перебирая четки, сказал ей:

—     Если хочешь, можешь купить эту лошадь. Только не за деньги.

     —     Я не стану с тобой торговаться. Но знай, что я войду в твой шатер лишь тогда, когда ты отошлешь свой гарем.

     —     По нашему закону каждый имеет столько жен, сколько хочет. Здесь никто не живет с одной женщиной. Надо мной стали бы смеяться.

     —     Ну, как знаешь!

Джейн приказала спутникам собираться. Когда они были уже готовы двинуться в путь, неожиданно показался шейх Салех. Видно было, что он спешил, его рука сжима­ла плетку, а конь хрипел.

    —     Женщина, я сделал то, что ты пожелала. Войди в мой шатер.

Путешествие Джейн приостановилось — восточная любовь поглощала месяц за месяцем. Она даже решила вернуться в Афины, чтобы, уладив свои дела, совсем пе­ребраться к Салеху. Но, упрямо доводившая все начина­ния до конца, все-таки захотела взглянуть на Пальмиру, которую баварский король рисовал ей раем.

    —      Куда? Через пустыню?! — Английский консул пришел в ужас от этой затеи. — Десять дней верхом на лошади по раскаленным пескам? Да вы знаете, что там бандитов больше, чем тарантулов? Выбросьте из головы эту затею.

Но Джейн от своей мысли не отказалась. Она нашла знающих людей. Да, сказали ей, в пустыне небезопасно. Ее контролируют два могущественных клана. Надо войти в контакт с влиятельными лицами. Если удастся располо­жить их к себе, то, пожалуй, за деньги они дадут верных и опытных провожатых. Так Джейн познакомилась с Миджвалем, главой рода Мизраб в сотню шатров.

Небольшого роста, сильно обросший, с кожей, значи­тельно темнее, чем у большинства арабов, он не произвел никакого впечатления на Джейн. Если бы ей сказали, что она проживет с этим человеком двадцать шесть лет, рев­нуя и боясь потерять, Джейн рассмеялась бы. В первую встречу она лишь предложила ему определенную сумму за услугу и даже не заинтересовалась, почему Миджваль, на­рушая традиции Востока, не стал торговаться.

Более того, Джейн подробно описывала Миджвалю историю своего знакомства с Салехом. Миджваль в свою очередь рассказывал о жене и двух сыновьях. Они беседо­вали обо всем на свете, и Джейн не могла не подивиться разнообразию знаний и оригинальности мышления нового знакомого. Она благодарила судьбу, что Миджваль, ари­стократ пустыни, отпрыск одного из четырех самых почи­таемых здесь семей, взялся сам проводить ее до Пальми­ры. Он не только прекрасно знал пустыню, но и умел рас­сказывать об этом загадочном мире так, что Джейн была очарована.