носу выросли две бородавки. В смущении он их почесывал.
А все потому, что не хотели его в запас увольнять.
А все оттого, что служить некому.
– Андронов! – говорил ему комдив. – Кислый месяц выпиздень! А кто служить будет, пролетая над гвоздем кукушки?!!
Видите ли, звания Андрею Петровичу за ясный ум и сил терзанье через пятнадцать лет службы удалось достичь только лишь капитан-лейтенантского, а при таком звании в сорок лет, извините, пенсия, о чем он и доложил комдиву при личной встрече.
А тот на него наорал и сказал, что только что подписал представление на присвоение ему «капитана третьего ранга».
Но комдив не на того напал.
– А зачем мне ваше звание? Мне оно девять лет назад нужно было, но тогда я «эн-эс-эсами» был увешал, как папуас выловленными из воды гондонами! И давали мне их все наши предшественники!
– А я их с вас снимал!
– По одному в пять лет!
– Ну и что?
– Ничего! Не хочу служить!
– Будешь!
– Не хочу!
– Будешь!
Вот такая между ними очень содержательная беседа и происходила, после чего они разошлись в разные стороны, чтобы встретиться потом на плацу, на строевом смотре при опросе жалоб и заявлений.
Вот на этом плацу Андрей Петрович и чесал свои бородавки.
А перестал он их чесать только тогда, когда придумал, что ему делать.
Честно говоря, Андрей Петрович слыл за человека оригинального, ни в грош не ставящего свое собственное начальство.
Вот и теперь, увидев подходящего к нему комдива, он вздохнул и, как только тот открыл было рот, чтоб задать ему вопрос насчет имеемых жалоб, Андрей Петрович сам вышел из строя к нему навстречу и громко попросил:
– Товарищ комдив! Разрешите вас в жопу поцеловать? – после чего, не дожидаясь разрешения, он в один миг оказался за спиной у комдива и там задрал ему сзади шинель, после чего, наклонившись, принялся губами ловить его ягодицы.
Надо вам сказать, что начальство у нас думает только прямо, а в нестандартных ситуациях оно просто теряется.
Вот и комдив стал приплясывать на месте, стараясь огородить свою жопу от подобных посягательств.
При этом он выкрикивал:
– Перестаньте! Немедленно прекратите! Что вы себе позволяете?
А Андрей Петрович все старался исполнить задуманное.
К вечеру его уволили в запас.
Иногда просто диву даешься, до чего на подводных лодках служить весело.
Это потому что веселые там люди, и веселые они не просто почему-то, а так – сами по себе.
Боцман Хрицко Григорий Иванович был человеком тупым, но любознательным. В технике он не понимал ни хрена, но зато всюду совал свой нос.
Мичман Крючек Анатолий Иванович служил на экипаже химиком и отличался тем, что при встрече с боцманом Грицко всегда находил повод приобщить его к миру машин.
Вот и теперь они встретились в отсеке в самой середине автономного плавания, и при этом мичман Крючек держал в руках мегомметр, а боцман Хрицко смотрел на этот прибор взглядом новорожденного.
Не то чтобы он его никогда не видел. Нет, он его видел, конечно, так же, как и все прочие приборы. Просто он никак не мог их всех на долгое время запомнить.
От мичмана Крючека не укрылось боцманское любопытство. На виду у боцмана он минут пять совершал с мегомметром всякие движения: то поднимал его вверх, то взмахивал им, то вместе с ним кружился – все это было необычно, непривычно, и глаза у боцмана от всего этого в конце-то концов загорелись нездоровым блеском.
И вот он вымолвил:
– А… чего это у тебя за штука такая?
– Это?
– Ну?
– Это… – тут Крючек сделал себе почти безразличное лицо. – Это… прибор для измерения биополя!
Глаза у боцмана округлились еще больше.
– А… как это? – спросил он, после чего он тут же получил от мичмана Крючека лекцию о человеческом биополе, о его видимом и невидимом спектре и о влиянии и того и другого на человеческое здоровье. При этом Крючек двигался энергично, а лицом пылал и всячески делал себе ответственную рожу.
– Особенно! – закончил он свой рассказ, подняв палец вверх. – Важно измерять это поле в условиях автономного плавания, потому что здесь все меняется, и не в лучшую сторону.
– А мне можно? – выдохнул боцман.
– Что можно?
– Мне можно замерить биополе?
Крючек посмотрел на боцмана с интересом, словно прикидывая, стоит ли доверить ему государственную тайну, а потом сказал:
– Никому ни слова! Прибор на борт перед самым отходом передали. Его еще испытывать и испытывать!
– Ты же знаешь, я – могила! – воскликнул вспотевший боцман, после чего Крючек быстренько открыл прибор, вставил концы проводов в клеммы, дал в руки боцману щупы на других концах, сказал:
– Держи крепче!
После чего он крутанул ручку изо всех сил и нажал кнопку «Измерение»…
Сказать, что боцман охуел, – значит ничего не сказать. Он выдавил глаза на лицо так, что показался зрительный нерв – длилось это одну двадцатитысячную долю секунды, а потом он заорал, как старый охотник Зеб Стамп, увидевший всадника без головы.
Потом они еще долго бегали по отсекам, причем боцман хотел Крючека убить.
Я же вам говорил – с морской пехотой лучше не связываться.
И прежде всего потому, что эта машина приучена думать строем.
А также она приучена ходить строем, сидеть строем, спать строем и есть строем.
И дерутся они тоже строем.
Однажды отдыхали мы на Щук-озере – есть место такое, сплошь лохматое, на Северном флоте, там замечательные экипажи подводных лодок после боевых походов отдыхают.
Должен вам сказать, что если морская пехота в своем росте достигает примерно один метр девяносто сантиметров на каждого пехотинца, то средний рост моряка-подводника – где-то метр с чем-то. И вес не очень утешительный.
А все для того, чтоб мы могли легко и непосредственно в разные дырки пролезать. Задумано так.
Вот с такими орлами я и отдыхал на Щук-озере.
Да! Нельзя не отметить: подводнички наши, несмотря на рост и вес, весьма отважны.
То есть они сразу же бросаются в драку с превосходящими силами противника.
– МОРПЕХИ НАШИХ БЬЮТ! – раздалось под окнами того самого пионерлагеря, где мы и разместились.
И было это на следующий же день после нашего прибытия.
Я выбежал посмотреть на побоище.
Пока я сбегал вниз, некто матрос Смушкин Вячеслав Алексеевич, ростом с ложку, весом с веник, на моих
