глазах сорвал с пожарного щита лопату и, улюлюкая, выбежал с ней на улицу тоже бить морпехов.
Самой дракой я не успел насладиться – все закончилось довольно быстро, строй морпехов смел ряды нападавших, как разогнавшийся паровоз опавшую листву.
А матроса Смушкина Вячеслава Алексеевича внесли назад на носилках уже потерявшим разум. Лопата была у него из рук вырвана и разбита о его же спину.
Деревянная ручка ее при этом лопнула в пятнадцати местах.
Каждый офицер хотя бы раз в жизни чувствовал себя полным идиотом.
Павел Петрович Кашин, капитан второго ранга и кандидат военных наук, смотрел на окружающий мир через толстые линзы своих очков. Так он караулил грядущее.
А дежурным по факультету его назначили совершенно внезапно, поэтому он после заступления и был несколько рассеян.
Из этого состояния его вывел курсант, встретившийся ему на лестнице в час ночи.
Несмотря на декабрь на дворе, он, тот курсант, был раздет, то есть он был безо всякой шинели – ясно, что это самовольщик, а самовольщик– для неподготовленных– это лицо, самовольно оставившее часть.
На всякий случай Павел Петрович ему сказал:
– Стойте! – а потом: – Откуда вы идете?
После этого курсант, который был на голову выше Павла Петровича, наклонился к нему и дыхнул ему в очки – стекла немедленно запотели, и Павел Петрович на время потерял свое острое зрение.
Пока он протирал очки, курсант успел пробежать мимо него в ротное помещение, потом в кубрик, где он моментально разделся и юркнул в кровать.
Рассвирепевший Павел Петрович ворвался в темный кубрик, где он остановился, привыкая к темноте и запахам, а потом медленно двинулся вдоль коек.
Он решил найти беглеца, для чего стал трогать спящих за ноги в надежде наткнуться на те ноги, которые еще не успели согреться.
Знаете, говорят, что к лошади нельзя подходить сзади, а еще говорят, что спящего курсанта не стоит хватать за ноги.
Павел Петрович немедленно получил пяткой в лоб.
Он еще месяц чувствовал себя полным идиотом.
Неприятности надо переносить стойко. Этому учит нас жизнь.
Назначение на дежурство – это всегда неприятность, особенно если тебя назначили дежурить за кого- то, о чем тебе сообщили, как и положено, не позже, чем за три часа до заступления, но исключительно от вредности все же это сделали ровно за минуту до срока, отпущенного по уставу, – то есть за одну минуту и три часа.
И самое смешное: ты же с самого утра чуял какую-то тяжесть и неудобство, что-то тебе немоглось, что ли.
Причем сообщили сначала тебе, а потом еще триста раз позвонили все твои знакомые и тоже предупредили, потому что, когда тебя искали в первый раз – часов за шесть до того, тебя на месте не оказалась. «А вот где вы были? Где? Пришлось всем вас искать!» – вот они и позвонили, эти твои знакомые, чтобы ты не опоздал.
И главное при этом сохранять невозмутимость, спокойствие, потому что обязательно имеется еще и тот самый последний идиот, которого первым послали тебя искать, и он-то как раз всех и переполошил, поднял на ноги, а нашел он тебя последним и в самый неподходящий момент – когда ты уже идешь на это проклятое дежурство.
И при этом всем ведь интересно, как ты отреагируешь на это последнее на сегодня предупреждение о твоем внезапном заступлении, а ты никак не реагируешь – нате, подавитесь.
Подполковник Десятериков именно так и получил приказание заступить на дежурство.
Ни один мускул не дрогнул на его благородном лице, потому что подполковник Десятериков – это порода.
Про таких офицеров именно так и говорят – это порода.
И вот он идет по городку в сторону КПП, а за ним бегом бежит комендант училища – большой, неопрятный, толстый. На нем при беге все дрожит и ерзает. Он бежит и кричит:
– То-ва-рищ подполковник! Товарищ под-пол-ков-ни-иии-к!
Он догоняет, семенит рядом и с одышкой говорит:
– Товарищ подполковник! Вы в курсе?.. Вы сегодня заступаете дежурным… по училищу!
Комендант и есть тот самый последний на сегодня идиот.
Десятериков останавливается, медленно поворачивает голову к коменданту и тихо произносит: – Я… иду… получать… пистолет… – и все. Рядом с такими офицерами, как Десятериков, всегда чувствуешь себя хорошо.
– Славься, Отечество наше свободное!..
Это Леха поет во все горло.
Он у нас кретин. Он в обеденный перерыв сидит на дучке в гальюне и распевает гимн. На плавказарме адмиральский час – все по каютам хрючат, а гальюн размещается в дальнем конце коридора – так что его все равно никто, кроме меня, не слышит.
Когда ему надоедает петь, он начинает изображать командира эскадры контр-адмирала Путейко Платона Аркадьича, для чего вещает из-за закрытой двери кабины громовым голосом:
– Люди глупы и туземны! Одиозность! Мать вашу! Сколько я буду вас строить и проверять наличие? Я вам не бюро срочных услуг по профилактике раннего изнасилования! Я, как собака, ношусь по территории, на которой матросы бездумно вздыхают и радуются жизни! А мичмана Рака, как и предписывается его фамилией, надо ставить раком, а не ласкать его добрым, усталым взором! Учтите! Я не вчера с пальмы слез! Вот почему у помощника командира корабля такое тихое выражение лица? Весь волос становится дыбом по сравнению с прошлым годом! И хватит меня в говно тыкать так, будто мне это интересно!
Я с обидой думаю о том, что меня опять будут пялить и пялить! Куцать и куцать! Лапедролить и лапедролить! Лацать и лацать! Мацать и мацать! А потом опять пялить и пялить! Я вам не певец Кола- Бельды! Я направлюсь туда, куда вы меня подталкиваете, но это будет поездка по вашим телам на танке с очень мелкими и ядовитыми гусеницами!
В ваши годы я страдал только венерическими недомоганиями! Что ж мне теперь? Уписаться от буйной радости! Я имел честь довести до вас все это дерьмо, и это не значит, что я так незатейливо пошутил! Не крейсер, а древнегреческая скампавея! Берутся два родимых подчиненных со следами беспробудного пьянства и вечного мужественного отдыха на лице, и им принудительно делается аборт, весело подпрыгнув! Матрос туп и шаловлив! Хочется теперь остановится на всех шалавах вашего экипажа! Жизнь этих подлецов и негодяев должна сделаться невыносимой! Когда я на палубе грозного авианосца вижу офицера с полузастегнутой ширинкой, я ему говорю: «Спрячьте своего аиста!»
И не так я вас любил, как вы об том стонали! Вспотеешь, неоднократно выцарапывая дельную мысль из вашей словесной хляби!..
Леха не скоро закончит.
А в приличном городе с ним вообще невозможно рядом находится. Он прямо на улице находит стройную девушку, немедленно бухается перед ней на колени и, воздев руки к небу, вопит: – Господи!!! Какая ты красивая!
Видите ли, офицер должен страдать.
И страдать он должен от многого: от происков врагов, например, или от собственного начальства.
А еще он должен страдать от жары, когда вокруг весна, а ты во всем шерстяном и черном.
Самостоятельно переходить с тужурки на кремовую рубашку с длинным рукавом, а потом и на такую же рубашку, но с коротким рукавом офицеру нельзя.
Нужно, чтоб был приказ: в гарнизоне такая-то рубашка.
А появляется такой приказ только с повышением температуры окружающего воздуха – не помню, на сколько градусов.
Полковник ВМФ Елкин – доктор, профессор и начальник кафедры корабельного питания – в прекрасном расположении духа и в кремовой рубашке прибыл утром на свою службу – в Горьковское военное училище
