детей любовью или хотя бы вниманием, у меня достаточно денег, чтобы нанять им лучших гувернанток и послать их в самые дорогие привилегированные школы. Мне даже не нужно, чтобы она подготовила девчонок к встрече с нашим миром, научила их быть женщинами, научила их правильно говорить и одеваться. А когда мои дочери вырастут, единственное, чего я потребую от своей очаровательной женушки, так это демонстрировать их, этих двух gnocchi,[40] двух толстых девушек с лицами, похожими на клецки, моим друзьям и партнерам, пусть видят, как рядом с их бесформенными фигурами очаровательно, потрясающе молодо выглядит моя стройная и молодая куколка-жена.
— Розали?
— Si, мама.
— Ну? Так ты пойдешь?
— Я-я уже сказала тебе. — Розали ненавидела себя за то, что отвечала таким образом. — Я на диете.
— Perche?[41]
— Я худею, мама.
— Che sciocchezze![42]
— Это не глупости. Я устала быть такой толстой, когда ты такая стройная.
На секунду на другом конце провода воцарилось молчание. Потом Розали услышала, как мать раздраженно втянула в себя воздух.
— Ты не имеешь права винить меня, — сказала мать, даже ее акцент стал меньше. — Это не моя вина.
Почти не слушая ее, Розали начала качать головой, как бы пытаясь освободиться от услышанных слов.
— Я на диете, мама, — повторила она упрямо.
— Я не хотела, чтобы ты была una pingue ragazzina,[43] — настаивала мать. — Уж точно не хотела. Это не я, — повторила она еще раз. — Это не…
Розали повесила трубку.
Она дышала так тяжело и часто, что почувствовала боль в легких. Ее сердце бешено билось, как будто старалось вырваться наружу, на дневной свет, где все можно было бы ясно разглядеть и понять правду, понять, кем же на самом деле являются окружающие люди.
Зазвонил телефон.
Чисто инстинктивно — зная, что это ее мать, зная, что не хочет больше говорить с ней, но неспособная сопротивляться привычке быть откровенной с матерью, Розали сняла телефонную трубку.
— Si, мама.
— Розали, ты повесила трубку?
— Si.
— Тогда давай пообедаем где-нибудь в другом месте, bambina. Может, хочешь хороший бифштекс? Или insalata verde?[44] Может, пойдем в папин ресторанчик на Шестнадцатой улице? Si? «Кевинс даблин чопхауз»?
Розали почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она дважды нервно сглотнула.
— Я хочу остаться дома с детьми, мама.
— А я хочу, — произнесла ее мать странным, бешеным голосом, — увидеть двух своих детей.
— Мы все встретимся в пятницу, мама. Бен должен был сказать тебе об этом.
— В пятницу? Мы ужинаем вместе?
— Бен не сказал тебе?
— Но ведь сегодня только вторник.
— До пятницы осталось совсем немного. В самом деле, мама.
Наступило молчание. Розали начала понимать, что они впервые поссорились как взрослые люди, на равных. Теперь они улаживали ссору так, как это делали взрослые люди.
— Так что увидимся в пятницу, — громко сказала она. — Ты увидишь сразу всех детей. Так будет лучше.
— Si. Я не знала.
— Он должен был сообщить тебе об этом в субботу вечером.
— Si. — Опять пауза. — В какую субботу вечером?
— Когда он… — Розали оборвала. Она перестала что-либо понимать. — Он не… — Теперь нужно быть осторожнее. Быть взрослой — это сложное дело. — Он разве, э, не позвонил вам в субботу?
— Он хороший мальчик, Роза. Но он не может запомнить всего.
— Si, мама.
— Хорошо. Тогда до пятницы. Я подожду до пятницы.
— Si, мама.
— Но мы еще поговорим до пятницы.
— Si, мама.
— Arrivederci.[45]
— Si. До свидания, мама.
В полной растерянности Розали повесила трубку. Она вспомнила события субботы и воскресенья, быстро все сопоставив. Во-первых, у него должен был состояться поздний ужин, и он остался в городе. Во- вторых, он должен был остановиться у папы. В-третьих, он должен был позвонить им и сообщить, что будет у них ночевать. В-четвертых, он вернулся домой в Скарсдейл в воскресенье, после обеда. В-пятых, весь вечер он читал газеты и никому ничего не говорил.
Розали обнаружила, что находится на кухне и стоит, уставившись на хлебницу. Она открыла крышку хлебницы. На дне лежал итальянский белый хлеб. Из булочной на Бликер-стрит. Сколько Розали себя помнила, они всегда покупали хлеб в этой булочной.
Она протянула руку и отломила кусочек хлеба. Начала запихивать его в рот. Потом внезапно остановилась, положила хлеб на место, закрыла хлебницу и опустилась на стул.
Она безутешно заплакала, чтобы облегчить душу, через полчаса ее нашла здесь Тина. Она обхватила толстые ноги Розали своими тонкими ручками и крепко их сжала. Потом она тоже начала плакать.
Выплакавшись, они обе почувствовали себя гораздо лучше.
Глава двадцать четвертая
Типпи разглядывала свое лицо в зеркале, в ванной Шона. Как и все остальное в этой квартире, ванная была отделана резьбой по мореному дубу. В зеркале, окруженном рамой из персиков, ананасов, орнаментом из листьев, отражалось бледное узкое лицо Типпи.
На лице не было и следа от событий этого уик-энда, отметила про себя Типпи, да и вчерашняя дневная встреча с Беном прошла бесследно. Вчера он получил повестку в суд за нарушение правил уличного движения, потому что мчался в город на недозволенной скорости, чтобы успеть встретиться с ней в 12.30. Кто знает, может, он и на обратном пути, когда торопился возвратиться в банк, заработал такую же повестку. Но она сильно сомневалась, что он вообще вернулся в банк, потому что отпустила его только в три. Смешно — получить вызов в суд за превышение скорости в своем крохотном «карманн-гиа». И совсем смешно будет, если он лишится прав из-за слишком частых дневных свиданий. Бена надо вытащить из Скарсдейла и поселить на Манхэттене, это в его интересах будет.
Она сморщила нос, подумав об этом. Приходит же в голову всякая чепуха!
Внезапно она стала испытывать свою власть над ним. Последний мужчина, к которому она относилась так же собственнически, был капитан баскетбольной команды, старше ее на два года. Он мог заниматься сексом всю ночь напролет, и так все время, пока они были вместе. О Бене этого не скажешь.
Типпи вяло улыбнулась. Она отлично понимала, почему женщины постарше выбирают себе в партнеры молодых людей. Единственное, чего она не понимала, так это сколько должно пройти времени,
