выражением скрывалось почти адское нетерпение получить ответ.
— Джинни? Насколько я слышал, замечательно.
Некоторое время Палмер разглядывал лицо Элстона. Но не смог заметить на нем ничего, кроме обычного оживления. Масса людей, которым не следовало ничего знать, могли знать о том, что два с половиной года назад у него была связь с Вирджинией Клэри. Но ему повезло — слух о его романе не пополз по ЮБТК, хотя оба они тогда там работали. Джинни уволилась из банка, неужели уже прошло полтора года? Так давно? Или так недавно?
— Жаль, что мы не удержали ее, — услышал Палмер свой собственный голос. Он попытался вложить в эти слова самые спокойные, самые нейтральные чувства, но они прозвучали как-то пусто, мертво, словно очередные шесть кирпичей выскочили из формовочной машины.
— Ею довольны на новом месте, — сказал Элстон, выглядывая на улицу. — И платят ей очень хорошо. Мы приехали, вот мой дом.
— Хорошо. Завтра с утра все обсудим. Постарайтесь продумать все ваши соображения.
Молодой человек улыбнулся, перешагивая через колени Палмера, чтобы вылезти из «линкольна».
— Значит, вы можете уложить их всех на лопатки?
— Спокойной ночи!
Палмер велел водителю отвезти его домой. Ему явился грустный образ Эдис. В какой роли он ее представляет чаще — матери или жены? Ни то, ни другое ему не подходило. Что-то внутри его шевельнулось, там, где, по его предположениям, было сердце. Сначала слабый толчок, а потом — резкий: он думал о Вирджинии, а потом — об Эдис. Он принял неправильное решение, хотя исходил из очень правильных соображений. И застрял на этом. Он не позволял себе раньше думать о Вирджинии. Думать о ней значило причинять себе боль. После нее в нем поселилась боль. Так бывает, когда отнимают руку или ногу. А теперь, подумал он, я впервые вспомнил о ней. Снова щемит внутри та же боль потери.
Лимузин остановился перед его домом. Палмер постарался привести свои мысли в порядок, так, чтобы Эдис ничего не заподозрила.
Глава сороковая
Теперь в задней комнатке лавки было уже совершенно темно. Узкая раскладушка заставляла Кимберли и Эдис лежать на боку. Они лежали лицом друг к другу, но друг друга не видели, и Эдис утратила чувство реальности. На какой-то момент она забыла, как выглядит Кимберли.
Она услышала его спокойное дыхание, словно он заснул на несколько минут. Затем его ладонь с шершавой кожей продвинулась от ее грудей вниз, к ягодицам, лаская их и поглаживая.
— Тебе надо уходить? — спросил он.
— Я даже не соображу, который час.
Он шевельнулся: и стал перебираться через нее. Кожа на его теле была такой же гладкой, как ее, осознала она, вовсе не такая огрубевшая, как на его ладонях. В темноте вспыхнула спичка, и он поднес ее к своим наручным часам.
— Начало шестого. Здесь очень темно. Возможно, с другой стороны, у входа в магазин, немного светлее.
— Но никто не рвется войти в него.
Он рассмеялся и загасил спичку.
— Не похоже. «Операции Спасение» еще далеко до ажиотажа. Пока что.
— Здесь есть какой-нибудь свет?
— Нет.
— А свечка?
— Угу.
Она почувствовала, как он слез с раскладушки, и услышала шлепанье его босых ног по полу. Он врезался головой в деревянную скульптуру и тихо выругался.
Эдис стала замерзать.
— Оставь. Иди согрей меня.
— Секунду…
Она услышала, как он роется в ящике. Потом зажег спичку и поднес ее к короткой, но толстой белой свече, какими пользуются водопроводчики. В оранжево-желтом свете проступили очертания. Она разглядела Кимберли, его решительное лицо, когда он прикрывал свечу от легкого сквозняка раскрытой книгой.
Она заметила, что он ужасно худой, даже тоньше, чем она сама. Оба они, лежа на раскладушке, узкой и длинной, идеально подходили друг другу для судорожного занятия любовью. Эдис подумала, что под тяжестью другой пары раскладушка бы рухнула, а под ней погибла бы чья-то любовь.
Она лениво удивилась этому, и ее осенила мысль, что между ними ничего нет. А то, что было, — скорее чистый эксперимент, чистый знак признательности и много мексиканский текилы. Эдис не питала иллюзий: для романа им много чего недостает. Она поежилась от пробежавшего по голому телу сквозняка.
— Холодно.
— Да, — сказал Кимберли.
Он повернулся к ней, анфас он выглядел не таким истощенным. Лицо было коричневым, а кожа на теле была светлее, достаточно светлой, чтобы Эдис разглядела, что между сосками кудрявятся волоски, а от них спускается книзу, к темному треугольнику, забавная линия завитков.
— Как ты сумел избежать обрезания?[81] — спросила она.
Этот вопрос самой ей показался таким странным, что она почти непроизвольно начала хихикать.
— Просто повезло.
И тут они оба стали неудержимо хохотать, сами точно не понимая почему. Она начала играть его членом, осторожно обнажая крайнюю плоть, а он стоял над ней.
— Тебе не больно?
Он покачал головой.
— Это для тебя новая игрушка?
Она на мгновение задумалась.
— По правде… да. Мой муж и оба моих мальчика обрезаны и…
Она замолкла.
— И это единственный чужой член, единственный петушок, который ты видела, — закончил он за нее.
— Петушок — мне нравится это слово.
Он опустился на колени на краю раскладушки.
— Тебе нравится и то, что оно означает, крошка?
— Я начинаю это осознавать как никогда.
— Ты поздно расцветший цветок, — улыбнулся он ей, и они снова начали смеяться, — поздно расцветший, но прекрасный.
— А до того сколько времени было потрачено зря!
Он накрыл ее своим телом, и ее кожа стала согреваться. Только сейчас она поняла, как замерзла. Тепло вливалось в нее, когда их тела терлись друг о друга. У нее перехватывало дыхание от сознания того простого факта, что она так сильно нуждалась в этом. Нуждаться в этом и иметь это. Что еще надо?
