влюблен в Энн.
Ладно, он переживет. Зато образ Овода будет трагичнее. Все жизненные неприятности Матиас всегда вплетал в роль — там, где это было уместно. А Оводу излишний трагизм уж точно не повредит.
Реннер медленно направился в гримерную, по дороге едва не столкнувшись с Люси.
— Извини, — пробормотал Матиас и прошел мимо, занятый своими невеселыми мыслями. Он не заметил, что Люси, прищурившись, внимательно смотрит ему вслед.
Через три дня Энн поняла, что ссора с Матиасом хуже смерти. Ну, может быть, самую чуточку лучше.
Она почти не видела Реннера — а в те редкие минуты, когда они находились вместе в одном помещении, Матиас ничем не выказывал ни своей приязни, ни неприязни к ней. Точно так же он вел себя по отношению к совершенно незнакомым и ненужным людям, и Энн было больно оказаться в этой категории. Он больше ей не улыбался, не шутил с нею, не смотрел на нее особенным взглядом, который предназначался только ей одной. Раньше Энн не ценила такие мгновения, и лишь теперь поняла, что многое потеряла.
Зато Альберт был счастлив — от него не ускользнула холодность между Энн и Матиасом, и он все отчетливее предъявлял на девушку свои права, не забывая, правда, делать это в отсутствие Люси. Та пока не лишилась статуса постоянной девушки, но к тому все шло. Энн подозревала, что сама она обретет этот статус, как только займется с Альбертом сексом. Но вот беда — чем дальше, тем меньше Энн этого хотелось.
Вечерами, после спектаклей, Энн, ускользнув ото всех, отправлялась бродить по вечернему Берлину. Она подолгу сидела в летних кафе под полосатыми зонтиками, пила чай и слушала город. Ей так хотелось найти подсказку на его широких улицах, среди дружелюбно улыбающихся людей. Стояла жара, и ночная жизнь кипела — веселые голоса доносились отовсюду. Энн мучительно было видеть обнимающиеся и целующиеся парочки. Осознание непоправимой ошибки постепенно заполняло ее душу.
Матиас… Он все это время казался ей другом, и даже после ночи, проведенной с ним, Энн старательно заносила его в эту категорию. И что теперь? Все для того, чтобы выяснить, что Альберт уже нужен ей гораздо меньше, чем она предполагала. Как такое могло случиться, что она влюбилась в Матиаса Реннера?
Его лицо смотрела на нее с рекламных плакатов «Овода», которыми был увешан город. Энн иногда подолгу останавливалась у них, вглядывалась в Матиаса, словно пытаясь найти разгадку. Рядом с Оводом был изображен Монтанелли, но лицо Альберта теперь становилось размытым пятном, а черты Матиаса проступали все резче.
Ей не везло: она бродила по улицам, и казалось, его голос доносится отовсюду. В музыкальном магазине рекламировали его новый альбом, и Энн ускоряла шаг, чтобы не слышать знакомый тенор. Ускоряла, чтобы наткнуться на очередную тумбу, обклеенную плакатами «Овода» с крупно написанной датой закрытия мюзикла.
Через неделю все закончится: выйдет ее первая статья, но завершится мюзикл. Еще восемь статей выйдут в те два месяца, что пройдут до нового открытия «Овода» в Вене. Только Энн уже не будет состоять в труппе. Она завершит свое дело и если и столкнется когда-нибудь с Матиасом, то лишь в общественном месте, на какой-нибудь пресс-конференции. Ей нужно строить собственную судьбу.
Несколько раз она хотела подойти и помириться с Реннером, однако останавливало воспоминание о его обидных словах, о несправедливом отношении к Альберту — и, разумеется, собственное чувство вины. Матиас первым затеял этот разговор, и Энн не хотела идти к нему на поклон и признавать, что неправа, потому что до сих пор чувствовала себя правой. Во всяком случае, в том, что касалось Альберта. Наверное, не следовало тогда обвинять Матиаса в наличии звездной болезни, но теперь уже поздно. Сказанного не воротишь.
Понедельник был выходным днем, однако у Матиаса он был расписан по минутам. Подъем в семь утра, тренажерный зал до девяти, завтрак, в десять — начало записи альбома, в два — встреча с журналистами, где Реннер, Альберт и Сиси давали интервью для различных изданий. Еще шесть спектаклей до конца недели, и все. В воскресенье «Овод» в Берлине завершится, и начнется мюзикл-тур, а потом предстоит прожить четыре месяца в Вене. Наверное, хорошо будет уехать. Гастроли, Австрия… Может быть, это поможет забыть об Энн. Но Матиас в этом сомневался.
Он понимал, что еще немного — и не выдержит, подойдет к ней и скажет: «Давай забудем». Но как забыть? Она с самого начала выбрала Альберта, а с Реннером просто дружила, и переспала лишь потому, что была изрядно нетрезва. Кажется, так. И все-таки Матиас не был до конца уверен в собственной правоте. Где-то в его расчеты могла вкрасться ошибка. Но где? Энн его не любит — вот простой ответ, и его должно быть достаточно.
— Матиас, не спи. — Сиси ткнула его в бок. — Мы приехали.
— Я весь твой, дорогая, — привычно улыбнулся Реннер, продолжая думать о своем.
Просторный конференц-зал был набит журналистами. Крупные пресс-конференции Матиас всегда любил — за шумность, дружелюбную атмосферу и множество каверзных вопросов. Ему доставляло удовольствие на них отвечать. Однако сегодня он не мог толком сосредоточиться.
Надо что-то делать с Энн Лейси. Похитить ее, как Призрак Оперы — Кристину, утащить в подземелье и вытрясти всю правду: неужели она действительно настолько к нему равнодушна?.. Матиас размышлял об этом и автоматически играл в игру «вопрос-ответ».
— …Фриц Дорт, «Газета Берлина». Герр Реннер, как вы относитесь к тому, что мюзикл будет четыре месяца идти в Австрии?
— Прекрасно. Вена — чудесный город, я с удовольствием поживу в нем. Заодно в Берлине по мне успеют соскучиться.
— Ханна Катце, «Мир». Скажите, в образе Овода присутствуют черты характера, которые присущи и вам?
— Нельзя сказать, что мы братья-близнецы, однако многие воззрения человека, которого я играю, мне близки. Например, я люблю сочинять эпиграммы для друзей. Только мы с Сиси и Альбертом вам их не расскажем, это наши интимные воспоминания.
— Ирен Штайнер, «Музыкальное обозрение». Герр Реннер, если бы в Германии снова случилась революция, вы бы стали участвовать?
— Если это на самом деле вопрос о том, ломал ли я со всеми Берлинскую стену, то да, ломал. У меня дома даже лежит кусочек.
Взрыв хохота.
— Агнесс Калькбреннер, «Хандельсблатт». Герр Реннер и герр Кершнер, вы противники на сцене. У каждого из вас есть свое эго. Прислушиваетесь ли вы, кому больше хлопают из зала?
— Матиасу хлопают больше, — весело хмыкнул Альберт.
— Потому что я всегда доплачиваю зрителям, — отбил выпад Реннер.
Снова смех.
— Томас Тогберт, «Франкфурт цайтунг». Будет ли мюзикл ставиться в других городах, кроме Вены?
Матиас внимательно посмотрел на мужчину средних лет, сидевшего в первом ряду. Надо же, коллега Энн. Интересно, зачем его прислали? Разве им недостаточно поставляемой ею информации?
— Это вопрос скорее к создателям, хотя я слышал о том, что, возможно, в будущем году его поставят в Зальцбурге.
— Адам Гольдберг, «Частная жизнь». Фрау Нотбек, ваш новый альбом посвящен борьбе за права нацменьшинств. Считаете ли вы, что…
После окончания пресс-конференции Матиас вышел из-за стола и направился к первому ряду, чтобы перекинуться парой слов с журналистом из «Франкфурт цайтунг». Матиас не отдавал себе в том отчета, но ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь об Энн — хотя бы с ее коллегой.
Корреспондент уже собирался уходить, но увидел Реннера и удивленно воззрился на него.
— Еще раз добрый вечер. — Матиас протянул руку, и журналист пожал ее. — Вы Томас Тогберт, если я правильно запомнил?
— Да, из «Франкфурт цайтунг». Поставляю в родной город столичные новости.
