единственным утешением оказался тот факт, что дисциплинарного взыскания на Нечаева не наложили, а дали две недели на устранение отмеченных в справке штаба недостатков. Нашли ему занятие, вместо сплава по реке и ловли медных медленных линей в затонах!
— Был на похоронах, — доложил Примус. — Хорошо нашего клиента хоронили, речи прочувствованные произносили, поминки с сервелатом и малосольными огурчиками…
— Причастился? — хмуро глянул на него Нечаев.
— Исключительно в интересах дела, — развел руками Примус. — Все в исключительно хвалебных интонациях. Правда, один типчик, извиняюсь, в туалете сказал, что слишком наш покойный деньги любил. Потому, мол, и из института ушел, не захотел чистой наукой за гроши заниматься.
— И кто это сказал?
— Пока не знаю, — повинился Примус. — Но я его срисовал. Он точно из института, я его там найду, внешность у него запоминающаяся — толстогубый мужик, как Роберт Рождественский, а брови заставляют о Брежневе вспомнить. С такими приметами я его запросто найду.
— Ещё что?
— Зямин наш характеризуется положительно. Женат, двое детей, работает старшим научным сотрудником, одно время в лаборатории Медника трудился, пока ее за бесперспективностью работ не разогнали. Все говорят, что спокойный мужик, мухи не обидит, а чтобы с ножиком на человека кидаться — это вообще даже представить нельзя.
— Это я и сам понял, — кивнул Нечаев. — Короче, Коля, мне еще на совещание в УВД ехать. Как им не надоест заседать по три-четыре раза в день, и все по пустым вопросам.
— «Прозаседавшиеся», — охотно согласился Примус, — говоря словами великого поэта — вот бы еще одно заседание по искоренению всех заседаний.
— Балагур! — проворчал Нечаев. — Вот повзрослеешь немного, займешь кресло начальника, поймешь, каково это — кроссворды на коллегии разгадывать, каждую минуту ожидая, что тебя поднимут и потребуют к отчету.
— Будем расти, — согласился Примус. — Еще я по проникновению в отделение гинекологии заехал. Так вот, Иваныч, ты как в воду смотрел, именно в кабинет Медника и залезли. Разжились воры там негусто. Всего шесть историй болезней взяли. Какие именно, пока непонятно — они и журнал регистрации с собой утащили. Но! — Примус с довольным видом поднял палец, явно радуясь своей сообразительности, — одного они не учли: все назначенные процедуры или предполагаемые анализы записываются на бумажечке и передаются дежурной сестре, а та вносит их в суточную ведомость. С указанием фамилий, естественно. Ну, нам, значит, остается только сличить их с теми историями болезней, которые остались, и эмпирическим путем вычислить искомые.
— Умный ты очень, Коля, — вздохнул Нечаев. — Эмпирическим… искомое… Сделал?
— Старшей сестры не было, — сказал Примус. — Она отпросилась, а папка с ведомостями у нее. Так я на завтра договорился. Говорят, очень милая женщина.
— Так, — сообразил Нечаев. — Значит, в больнице ты тоже побывал? Это хорошо. И чем наш потерпевший там занимался?
— Возглавлял кабинет контроля над репродуктивными функциями, — с удовольствием сказал Примус. — А заодно обучал правильным методам мастурбации. Похоже, еще тот специалист был! А еще он отвечал за искусственное оплодотворение, имеется в больнице такое направление.
— Это еще на кой дьявол? — удивился начальник убойного отдела. — Ну, я понимаю, встретились двое, то там, се, со взаимным удовольствием, точка, точка, огуречик, вот и вышел человечек. А искусственным путем, в пипетке, скажем, смысл-то какой?
— Это вы, товарищ начальник, от медицинской безграмотности, — нахально объявил Примус. — Ведь еще бывают случаи, когда огуречик не работает или, скажем, у семейной пары все хорошо, ну просто прекрасно, а с детьми, как ни бьются, ничего не получается. Хоть в две смены по-стахановски работай! Вот тут-то специалисты посильную помощь и оказывают.
— Личным примером? — хмыкнул Нечаев.
— Уточню и доложу, — пообещал Примус. — Но это еще не все, товарищ начальник. Я в морг к трупорезам забежал по дороге, хотел копию акта вскрытия и освидетельствования взять. А там уже гистология готова. И вот что интересно, товарищ начальник, в крови у нашего покойничка обнаружены следы сильнодействующего препарата. При инъекции таких препаратов человек ощущает приток сил, переоценивает свои возможности, а главное — становится болтлив.
— Пытали? — задумчиво спросил Нечаев.
— Похоже, — кивнул Евграфов.
— Да, — вздохнул начальник убойного отдела. — На бытовуху это не похоже. Это что же получается? Нашего потерпевшего пытали, потом вульгарно прирезали ножом…
— Его собственным ножом, — быстро вставил Примус. — Я показывал фотографию коллегам, с которыми он на пикники выезжал, признали — его ножичек.
— Собственным ножом, — повторил Нечаев. — Потом поехали к нему на работу, все там перерыли, похитили несколько историй болезней… Ну, и картиночка вырисовывается, такого у нас давненько не было. Что скажешь, Коля?
— То и скажу, — нарочито пригорюнился Примус. — Сдается мне, это «глухарь», гражданин начальник, и он уже токует! Кстати, я со следователем разговаривал. Яйца, овитого змеей, в квартире не было, это он точно помнит. И я так думаю, вещичка оригинальная, она бы обязательно бросилась в глаза. А коли такого не случилось, то ее, скорее всего, в квартире уже не было.
Неделя работы по убийству Медника ничего не дала.
Евграфов провел сверку документов в гинекологическом отделении больницы. Старшая сестра Вика Строева и в самом деле оказалась довольно милым созданием, крайне циничным и прагматичным. В первый же день, встав с клеенчатого дивана, стоявшего в ее кабинете, и поправив халат, она безапелляционно заявила:
— Потрахаться с тобой, Коля, можно, но в любовники ты не годишься!
— Это почему? — несколько обиженно поинтересовался Примус.
— Денег вам, ментам, мало платят. Любовник должен подарки дорогие дарить, в кабаки даму сердца водить… А с тобой всю оставшуюся жизнь придется сухое вино по кабинетам пить и у знакомых ключики выпрашивать от квартиры или дачи.
Поцеловала его в щеку и примирительно предложила:
— Ну, будем работать?
Через час они уже знали, чьи истории болезни исчезли после взлома отделения.
— Я сейчас карточки принесу, — сказала Вика.
Исчезли истории болезней женщин, данные которых Примус занес в отдельный списочек вместе с адресами:
Бекталова Анна Гавриловна, полных лет 27, Коршунова Галина Григорьевна, полных лет 36, Фастова Татьяна Николаевна, полных лет 32, Новикова Анна Сергеевна, полных лет 34, Редигер Анна Густавовна, полных лет 30, Гриц Елена Васильевна, полных лет 28.
Все они подверглись искусственному оплодотворению.
— Слушай, Вика, — Евграфов разглядывал список, — а данные о донорах есть?
— Нет, — сказала старшая сестра, устраиваясь к нему на колени и просматривая список. — Данными о донорах владел только Илья Николаевич.
— Но это неправильно! — Примус провел свободной рукой маленькую разведку, которая выявила полную благосклонность партнерши. — Он ведь мог заболеть, под машину попасть! Да мало ли что могло случиться? А у вас там совместимость, резус-факторы, группы крови, верно?
— Все это есть на карточке, — пробормотала Вика, расстегивая халатик. — Фамилии донора нет. Да, не озирайся ты, Колечка, испуганно, я дверь заперла и Машке сказала, чтобы нас не беспокоили, — щелкнула Примуса по носу и тихонько добавила: — в связи со сложностью выполняемой работы!
Позже, провожая Евграфова к выходу, Вика смешливо глянула ему в глаза.
