старость.
И, проснувшись на следующее утро, я понял, что не хочу, чтобы этот эксперимент прекращался. Никогда. Пусть он будет вечным.
Следующие два дня прошли точно так же. Только теперь мы постоянно лежали на диване обнявшись. Оля рассказывала, сколько у нее будет детей, какой дом, какая кухня, какая спальня.
Она не говорила прямо, но подразумевалось, что это будут наши общие дети, наш дом, наша спальня.
Опухоль на ноге сошла полностью, но ходить кроме как по необходимости Оля отказывалась. Да, собственно, мне не было в тягость размешать ей сахар в воде или подать книгу.
На второй день в дом кто-то приходил — мы часа четыре сидели тихо, как мыши, а внизу невнятно переговаривались, что-то перетаскивали с места на место, вскрикивали и вели себя до омерзения беспокойно.
Когда они наконец ушли, Оля ни с того ни с сего разревелась. Я пытался ее утешать, но она била меня кулаками в грудь и говорила, что я сволочь и дурак.
Впрочем, била не сильно и не оттолкнула, когда я ее обнял.
А потом началась война. Стреляли редко — видимо, в городе осталось мало оружия, зато орали и поджигали много и со вкусом.
Я дважды ходил на разведку — просто не мог усидеть на месте. Оба раза ночью: после первого дня войны и после четвертого.
В первый раз не понял вообще ничего — суматоха, по улице, к которой я выбрался дворами, кто-то бегал и орал, собирались кучками, потом стреляли, и все это в полной темноте.
Во второй раз мне повезло больше — выходя к дороге, я чуть не наткнулся, перелезая через забор, на двух собеседников, но, к счастью, они были слишком заняты друг другом.
— Черт бы побрал этого Бастыка, — хриплым шепотом заявил один. — Чего ему не жилось при Пилигриме?
— Бабы, Репей. Во всем виноваты бабы, — пояснил второй простуженным баском. — Бастык захотел девку Пилигрима, организовал переворот, да вот только куда ему против старой гвардии?
Я тихо перелез обратно. Эти двое, видимо, были не из самых уважаемых урок и сейчас старались объяснить друг другу и самим себе, почему все вокруг бегают, стреляют и умирают, а они стоят здесь.
Бандитская разборка в условиях, когда властей нет. Нет силы, которая может их приструнить. Насколько я понял, проблема заключалась в том, что Бастык успел переманить на свою сторону многих друзей Пилигрима, но у того оставалось еще влияние, и авторитеты замерли в клинче.
На следующее утро я сказал:
— Меня зовут Кеша. Иннокентий.
Не знаю зачем. Просто решил, что она имеет право знать.
Весь день мы разговаривали. Ну, то есть говорила в основном Оля, но иногда и я вставлял пару слов, и это было уже чертовски похоже на диалог.
Речь шла в основном про школу — она любила географию, историю и английский. Мне нравились все предметы, в том числе и те, которых у нас не преподавали, но учебники по которым можно было найти в библиотеке.
— А хуже всего физкультура, — говорила Оля, состраивая брезгливую гримаску. — Физрук кретин, вокруг бегают эти коровы, а я же не виновата, что маленькая? У меня и мама маленькая, у нее рост метр пятьдесят два!
Вечером она сделала вид, что нашла в углу чердака старый хлеб. Сухой, погрызенный с одной стороны — но я-то видел именно такой в столовой перед тем, как нас выкинули в город.
Наверняка она взяла хлеб с собой. Хлеб — и что-то еще, наверное, зеркальце или пудру, девчонки вообще часто ведут себя, как полные дуры.
Мы мочили хлеб в воде и ели его с топленым салом. Вкус — просто неописуемый, после полусырой картошки-то!
Выглянув ночью с чердака на улицу, я увидел сквозь кроны яблонь и груш зарево на весь горизонт. Несмотря на протесты Оли спустился на разведку и обнаружил, что с одной стороны все ближе и ближе к нам поджигают дома.
— Загоняют кого-то, — пояснил я девочке, собирая вещи. — Наверное, выставили оцепление и жгут дома, чтобы никто не спрятался.
— Кеша, давай останемся, давай подождем, может, нас не тронут! — канючила Оля. — Я не могу, у меня же больная нога!
Если честно, то я и сам бы с удовольствием остался на чердаке. Но при мысли о том, что тогда, возможно, Оле придется под гогот урлы вылезать из горящего дома, я приходил в бешенство и клялся самому себе, что не допущу подобного.
— Вот, — тихо произнесла Оля, покрываясь краской. — У меня есть такое.
В руках она держала аккуратный туристический топорик и фонарик с крутящейся ручкой. Значит, не пудра и не зеркальце! Ну, бывает, конь о четырех ногах и то спотыкается — как любил говорить детдомовский сторож после особо бурного возлияния.
Уходили, как водится, огородами. Заборы на улицу всегда крепче, чем те, которые между участками, — где-то я просто проламывался, расчищая дорогу Оле, где-то подсаживал ее наверх.
Но вообще-то, несмотря на больную ногу и скептические рассказы про физкультуру, девчонка держалась молодцом.
Шли наискосок к линии пожаров — я решил, что надо прорываться. Раз нас гонят в сторону города, значит, там все перекрыто, и надо попробовать пройти обратно — сквозь огонь.
Наверняка поджигатели, разобравшись с очередным домом, не ждут, пока тот догорит, а двигаются дальше. Причем одни со своим участком разбираются быстрее, чем другие, линия распадается, и можно попробовать проскользнуть между ними.
Через двадцать минут мы встали неподалеку от горящего дома. За ним горел еще один, и еще, время от времени загонщики начинали орать оскорбления в адрес Бастыка и его приспешников, видимо, надеясь разъярить скрывающихся недобитков.
— Лезем на яблоню, — прошептал я Оле, убедившись, что деревья жечь даже не пытаются. — Вон на ту, раскидистую.
— Это вяз, — возмутилась девочка.
— Лезем на вяз, — покорно согласился я. Дерево и вправду не казалось похожим на яблоню, но, с другой стороны, кто же сажает в саду вязы?
Это было самое роскошное дерево в округе. Приблизившись, мы обнаружили, что на ствол набиты плашки, по которым довольно легко забрались наверх.
Там, скрытое ветвями и листьями, располагалось большое гнездо, видимо, созданное руками не одного поколения мальчишек. Здесь нашлись два матраса, небольшой столик, прибитый к стволу, две изогнутые ветви, которые можно было использовать как стулья.
— Офигеть, — потрясенно пробормотала Оля. — Да здесь жить можно!
Я промолчал, хотя меня так и подмывало спросить ее — если сейчас, в конце осени, ночью так холодно, то как она собирается жить здесь зимой?
Через четверть часа внизу, оживленно переговариваясь, прошли четверо мужиков. Оглянувшись, я заметил, что еще полтора десятка стоят цепью сзади, видимо, ожидая, что первые спугнут кого-нибудь.
После пристального разглядывания окрестностей я понял, что эта цепь с расстоянием между людьми в десять-пятнадцать метров непрерывна и тянется далеко направо и налево. Прорваться нам бы не удалось, вариант с деревом оказался куда лучше.
Первые четверо бодро окатили из канистры стены дома, на участке возле которого стоял наш вяз, и подожгли. Даже не глядя на результаты своей деятельности, они так же деловито подожгли баню и
