— Думаешь, соблазнюсь?
— А вот этого не надо — ни думать, ни делать, ничего не надо. Это вино обо всем позаботится само. А по мере испарения я буду подливать. Ты расскажи лучше, кого ты там нарисовал, — может, и я его видел.
— Я им сразу так и сказал: давайте нарисую, у меня зрительная память хорошая. Нет, говорят, рисовать машина будет. Ты, говорят, по психологическому типу не «зрительник», ты — общительный, «вербальник». Давай описывай. Ну, я им и наговорил сорок бочек…
— Стишок поучительный хочешь?
— Гадость какая-нибудь? Ну?
— «Один общительный вербальник
Не вовремя раскрыл…»
— Ну, конечно, от тебя дождешься.
— А чего ты ждешь? Как дальше? А дальше так:
«Куда-то вставили паяльник,
И он теперь большой печальник».
В другом варианте — «молчальник». Так им портрет-то подошел?
— Да нет, это, говорят, всё не то. Давай по вопросам. И понеслась: какой козелок? какой завиток? Кольца в носу нет? а в бровях? Плохо. Глазная щель косовнутренняя или косонаружная? Не косо? Жаль. Кожа очень смуглая? Бледная? Но уж спинка носа-то? Прямая?? Плохо, голубчик. Совсем плохо. Что ж это вы? Со зрением у вас как? Не жалуетесь? Ну, вот видите, не жалуетесь, а помочь нам не хотите. Я говорю, как не хочу, я же помогаю. Да нет, говорят, это не помощь. По таким приметам кого угодно брать можно — хоть бы и вас, например. А что, может, вы и не свидетель, а — того? Может, вас задержать для освежения памяти? Это у них, видимо, любимая шутка.
— Да, это любимая. Но есть и другие.
— Черт, хорошее вино давят во Франциях.
— Угу-у. Один наш в семидесятых там даже остался, потому что здесь ему было нечего пить. Попросил гастрономического убежища. Дали. Он, правда, умел не только бухать, но и лабухать, и еще всякое. Такой внутренний многостаночник.
— Вот и во мне тоже какая-то лабуховность завелась шизоидная… И тот тоже был какой-то сдвоенный, зомби какой-то.
— Да обдолбанный, наверное. Молодой?
— Лет двадцать пять, но уже нелюдь конченая. Я каким-то шестым чувством это почувствовал, как- то сразу просек. Слава богу, пронесло — почти как Василия Иваныча.
— Еще не вечер.
— Да, сегодня уже звоночек был… А ты мастер успокаивать. Прямо психотерапевт.
— Что, уже нужен? Могу порекомендовать.
— А ты ходишь? Тоже достало?
— Надо, Филя. Это тебе еще можно не ходить к психоаналитику, или в клуб, или на торжественное открытие первого народного туалета, а мне уже надо. Ноблес типа оближь. Приходится крутиться. Вот: Лев Семенович; скажешь — от меня, примет. Фил, шары сегодня отменяем: возникли кое-какие дела. Извини. Сумимасэн.
— Да мне тоже не до того. Ладно, спасибо, Жора. Все было прекрасно — гочисосама! Так?
— Так.
— Ну, значит, до связи. Пока. Хорошее вино, блин!
Мы странный род. Почему такая ненависть к таланту, уму, порядочности? Всё донашиваем внутри лохмотья общины? Кто мы? Люди. Люди как люди, зарплаты только маленькие. Может, и платить-то особенно не за что, но все-таки уж очень маленькие. Кажется, все согласны: серьезная наука нужна, это завтрашняя сила страны. Как же можно тогда платить аспиранту в месяц столько, сколько продавец получает в день? А научному сотруднику— как грузчику? Это же какое-то государственное безумие: такими зарплатами производят отрицательный «естественный» отбор. Ведь тем, кто плохо понимает свое дело, кто не хочет или не умеет работать, — им там ничего не светит, они не уедут. Уедут другие. «И останется нам человеческий капитал, способный ноги дотащить лишь до ближайшего магазина. Зато очень патриотично настроенный». Какая-то жуткая традиция неуважения к мастерству, к умению, к делу человеческому. К самому человеку. Умные, умелые, совестливые — не нужны! Без них ворам удобнее воровать, самодурам — дурить, болтунам — командовать. А диким и пьяным не нужен никто. А нормальных все меньше. И возникает массив человеческих вакансий, и он все растет. Отец Георгий писал: уже не у кого бывает научиться любить литературу, музыку, даже Бога. Это вообще какая-то особенность сегодняшней жизни: растущая пустота. Всё меньше мысли, музыки, мастерства, увлечения, человеческих отношений, любви. Ускоренное сокращение числа разумных людей — симптом тяжелой болезни. И всё больше этих «мелких бескрылых кровососущих паразитов» — и тех, кто их разводит. И тех, кому все равно.
И растет пустота, духота, дурнота. Зато мы делаем ракеты. Хорошие. У нас военное, вообще, как-то лучше получается, мы и для своих всё делаем, как для врагов. А ракеты — хорошие. И нефти хоть залейся, и от газа везде пучит, — проживем! Но ведь один круг такой жизни уже был, надо повторять? Не учимся мы, еще А. П. заметил; в этом беда наша. Не в том, что дети: дети талантливы, дети учатся, вырастают — но мы не учимся, мы вечные дети. Оттого и вечная жажда любви, и вечные замки на песке, и нескончаемые танцы на граблях. И дороги… Беда. Что уж говорить о серьезной музыке? Туг уже почти все честно не понимают, зачем она нужна. А где же понимающие? Опять: иных уж нет, а те далече. Скучно, господа. Грустно, девицы… Правильно мама говорит — чего я все ною? Где позитив? Там? Да нет, судя по тому, что про Альба рассказывают, не похоже. Хотя жизнь, видимо, не сравнить: спокойная, дышать дают, работать не мешают. Злоба не пенится. Это много, и назад он не вернется, хотя, похоже, тоскливо и там. Правда, по-другому. Но музыку там слушают. Пусть даже многие слушают не по любви, а по привычке и потому, что «так принято», — есть условности, выработанные людьми для самосохранения, чтобы не дичать, не звереть, не оскотиниваться. И детей водят слушать — растят человеческое. Для этого она и нужна. Сколько поколений нам понадобится, чтобы это понять? И останутся ли еще к тому времени…
— Здравствуйте, я из «Хладомор-сервиса», мы с вами — да-да. Конечно, я все привез: каталоги, прайс-листы. Вот, взгляните. Отечественные подешевле и, кстати, есть вполне приличные. Россия ведь, как известно, родина холодильников — я бы рекомендовал эти винные шкафы: антивибрационный компрессор, контроль влажности сохраняет эластичность пробки. А кто, по-вашему, первым в мире изобрел искусственный холод? Ха-ха, нет, не Лаврентий Палыч, а Михайло Васильич, в одна тысяча семьсот — эти поприятнее: выдержанный, лаконичный дизайн, прекрасно вписываются в любое помещение. Как сморозил? Лед с азотной, минус сорок, коктейль Ломоносова — а вот прилавки, шесть видов. Чем закусывал? Ха-ха, ну, он же из поморов, они плюс-минус сорок не закусывают — при небольших объемах выкладки очень практично. Вот среднетемпературные витрины «Депутат» и «Мэр»; они дизайнерски удачно накрываются утолщенными стеклопакетами «Петух» и «Баклан». Названия пусть вас не смущают: наша отрасль бурно развивается, и это привлекает бизнесменов из разных сфер первоначального накопления. А они дают названия, которые им близки и что-то напоминают. Обратите внимание на выставочные витрины «Спикер» и «Губернатор»; их гармонично дополняет универсальная угловая секция «Параша». Переходные модули на всевозможные углы контактов, «Бабло» и «Лаю», позволяют оптимально выстраивать различные комбинации и ряды, например: «Депутат» — «Бабло» — «Баклан» или: «Мэр» — «Лавэ» — «Петух» — «Лавэ» — «Депутат». Горки «Сессия», «Заседание» и «Комиссия» с популярными суперструктурами «Фуфло», «Пурга» и «Туфта» предназначены для сетей массового обслуживания. А наиболее функционально использовать торговую площадь позволяют отдельностоящие горизонтальные бонеты островного типа «Палата» и «Дурдом» с двухуровневыми стеллажами модели «Шконка». Для элитных магазинов мы предлагаем эксклюзивные холодильные шкафы «Куршевель» и «Колыма», а для массовых магазинов самообслуживания подойдут камеры глубокой заморозки «Соцкульт» и «Пенсфонд». И для любых применений — универсальные блоки быстрой и шоковой заморозки «Зона» и «Третий срок». Далее. Для экспонирования овощей и фруктов идеально подходят низкотемпературные витрины «Дума» и «ЗАКС», характеризующиеся уникальным соотношением цены и качества, а для жиромолочных продуктов и мясных
