— Ну, в конце мая. Я исправлю сегодня же.
— Пойдете с понедельника. Заодно и простуду подлечите. Приведите в порядок дела, горячие передайте Севе, остальные заморозьте.
— Так договор же.
— Надеюсь, вы понимаете, что доверить вам теперь такой договор я не могу.
— Но ведь я же всё сделал, подготовил…
— Молодой человек, любите бизнес в себе, а не себя в бизнесе. И не делайте из договора культа, я займусь им сам. Вам до отпуска дела хватит. Обсуждение закончено. Вы свободны.
Всё. Всё накрылось. Всё, что делал, все планы, расчеты. И всё из-за этого юродивого. Идиот проклятый, радиолюбитель!
— Ну, узнал?.. Ты в порядке?
— Отобрал «Грош».
— Чего и следовало ожидать. Ты какой-то наивный, Филя. Ты же простой манагер — ну кто тебе даст заключать миллионные сделки? Это же не твой уровень. С тобой разговаривали, потому что у нас еще много бизнесменов от сохи. А еще больше — от прилавка на рынке. Ну, прикинь: если ты директор по продажам, и тебе старший манагер приносит в клюве одну у.е., а простой — десять, что ты подумаешь? Что твой старший только клювом щелкает, а сам не может ни у.я. И на у.я. ему тогда столько платить? И если этот старший подал тебе, директору, такие сведения, значит, он в самом деле дурак. Но Крокодилыч не дурак, так что этот договор он бы у тебя забрал по-любому. Ну, и чего теперь?
— Дела я тебе передать должен.
— Чего — вообще? Ни хрена себе!
— Да не радуйся. В отпуск иду. С понедельника.
— A-а, ну, это другое дело. Чего мне радоваться? У меня своих хватает. Теперь еще твои волочь. Ну, давай, чего там.
— Некогда сейчас. Ухожу. Завтра.
— Так меня завтра не будет: на точках. А ты куда намылился?
— Значит, послезавтра. На опознание.
— A-а, да, ты же у нас главный ментоскоп. Ну, не промахнись, Ассунта. А то опознаешь не того — они посадят, им без разницы.
— Не промахнусь.
Цветомузыка форм — вот самый доступный язык природы, и художники переводят с него на языки музыки и пластики, учить которые нам тоже лень. Мы упрощаем их — типа короче, блин! — до примитивного «похоже — не похоже», по существу возвращая их природе, и возвращаемся сами. Типа руссоисты, блин. Типа критик, блин. Что еще там?..
— Да, Юрий, что случилось? Юра, я в машине, еду по делам, давай быстрей. Откуда ты знаешь, куда я еду? Какой дяденька, зачем ты разговариваешь на улицах с незна… В школе? У вас же там охрана. Что — срочно папе? Ну, читай. «Не огорчай меня, Хладомор»?! Где ты сейчас? Сиди с учительницей, пока не приедет мама, слышишь! Ни с кем больше не разговаривай и никуда не уходи, ты понял? Всё, жди.
Этого еще не хватало.
— Елена, ты где? Всё это не важно, сейчас поедешь и заберешь Юрку. Прямо сейчас! Да, случилось. Не спускай с него глаз ни на минуту. Ты меня слушай! Потом сразу домой, и никуда сегодня, ты слышишь? И никому не открывай! Приеду — объясню. Да, и можешь начать собираться, я с понедельника в отпуске. Ну, полетим по горящей. А он пусть учится, нечего дергать. Короче, никуда и никому, ты поняла? Всё.
Только этого еще не хватало. Только этого.
Облаяли. Огромная, черная, полтротуара занимала. Ничего не делал, не задел, просто мимо прошел. Проснулась, взвыла, залаяла, замигала спереди и сзади: такая оказалась нервная противоугонная система. Какое-то идет замещение живого неживым. Птицы подражают мобильникам. Тамагучи придумали — протезы души. Видел вот тоже как-то вечером: мужичок идет, шатаясь, и натыкается на стоящие в ряд машины. А они его по очереди облаивают разными голосами, как собаки в деревне. И он уже прошел давно, а они всё не успокоятся. И на мгновение стало не по себе, словно мир уже умер, а ты — в плохой сказке… Сжимается шагреневая кожа языка. Аффторам из паутины настоятельно рекомендуют выпить йаду. Идет вычитание слова. Слово уже не нужно. И вторая сигнальная теперь тоже — только от угона. А? Да еду, еду, сам ты Шумахер. И поворот проскочил. Заснул опять, черт. А язык музыки? Да, но он своеобразный: нельзя сказать, «о чем» она, но бывает слышно, что играют «не про то». Да, можно передавать и без слов, как Чаплин, Полунин. И Мурнау в немом «Последнем человеке» передал звук трубы смазанным — как сквозь слезы — бликом света на ободке. А Врубель тонкими уходящими вверх березками нарисовал голос Забелы и, кажется, вознес за нее молитву в предчувствии недалекой уже разлуки. Услышан, разумеется, не был… Но музыка как язык гармонии остается? Красота остается? Ну, куда ж она денется, ей еще мир спасать. А справится?
— Я в двенадцатый, меня на четыр…
— Свидетель? Документы. Проходите.
— …Можно? Я свидетель, меня на четыр…
— Симаков! Иди сюда. Проведешь опознание, составишь протокол. Чтоб всё по форме.
— Так я же никогда…
— А чему тебя там учат? Вот и применяй. Бланки в папке.
— А эти… понятые?
— Что, маленький, что ли? Никифорыч, баб куда отвели, в восьмой? Ну, приведи ему двух. Всё, я на выезде.
Тоже Крокодилыч. Везде свои Крокодилычи. Ну, давай, студент.
— Так, «предъявление лица для опознания… при естественном освещении в присутствии…» Мишка, ну где там Никифорыч? Вы свидетель? Паспорт. Значит, «в соответствии с частями первой, второй, четвертой, седьмой и девятой статьи сто девяносто три УПэКа РэФэ…», выйдите пока в коридорчик.
— Я?
— Вы опознающий? Вот и выйдите, когда надо будет, вас позовут.
Стулья хоть поставили, прогресс. Ну, что, в ногах правды нет. Сказать про наезд? Кому? Студенту?
— А куда вы нас ведете-то?
— Куда надо.
— А чего мы сделали-то?
— Иди давай, там узнаешь.
Это понятые. И им тоже не все понятно.
— Мишка, стулья тащи, сажать куда?
— Сколько надо? Сейчас найдем. Так, стульчик освободите-ка!
Ну, вот и правда. И прогресс, два в одном. А. Ш. как-то сказал: «Я, кажется, начал писать красивую музыку, какой позор!» Почему он так сказал? Пошутил? Но танго в кантате действительно дьявольски красивое. Бес попутал?
— Мину-уточку! Не надо голословных обвинений. Я и так вами крутом оклеветан. Давай разберемся.
— Подслушивал, как всегда?
— Ближе к телу! И к тексту. Вот, вы пишете: «Божественная красота антипода Творца скрывает его истинное лицо и помогает врагу рода человеческого обольщать людей». Вы хоть иногда читаете, что вы пишете? Откуда красота-то? А она от Творца, да-с. Это Его, это божественная красота. Так, перед тем как морализировать, уразумейте: «враг» и «антипод» обольщает истинной божественной красотой — не обманной, не фальшивой, а истинной, Богом данной, Бог-то давал не фальшивую, без обмана. Хуже не стала — потому и обольстительна. И не поддаться этому «обольщению» может только последняя неблагодарная тварь, забывшая, убившая в себе образ своего творца. Так кто, спрашивается, «попутал»? Теперь валяй, морализируй. Жвачки дать?
— Софист и лжец, как всегда. Дьявольская красота мнимая и обманчивая, и она, как известно, исчезает с первым криком петуха.
