большей части вижу случайно, а главное – перед ними у меня нет никаких обязательств.
Но в космическом смысле я не одинок, Как я могу в этом сомневаться после всего, что со мной случилось?
Когда-то в моде было рассуждать о втором начале термодинамики и тепловой смерти вселенной. Но второе начало применимо только к замкнутым системам. Обычно делается подмена – замкнутость понимают в смысле замкнутости в пространстве, хотя на самом деле любая незамкнутость – например, по уровням структуры – делает второе начало неприменимым. А сколько этих иерархических уровней – что вверх, что вниз – и как они друг с другом связаны, никому толком не известно. Говорят, что для того, чтобы добраться до глубоких уровней, нужны огромные энергии. Но, во-первых, это ежели мы пытаемся взломать их силой – ведь взлом всегда требует больше энергии, чем открывание двери ключом. Во-вторых, труднодоступность этих уровней не мешает им деликатно влиять на другие, более доступные. А в-третьих, в космосе необходимые энергии есть. Взять другую модную тему – черные дыры, сингулярности. Сингулярность – абсолютное средство взломать любые, сколь угодно глубокие структурные уровни, выплеснуть наружу столько негэнтропии – отрицания энтропии, – сколько потребуется. С лихвой может хватить на создание новой вселенной…
Из этих рассуждений видно, что мое состояние гораздо ближе к бесшабашному восторгу и мистическому экстазу, чем к тоске и унынию. Хотя со строго материалистической точки зрения радоваться мне нечему – мой, как говорят теперь, спонсор недавно погиб, живу я на птичьих правах, будущее мое неопределенно.
Одно из самых забавных последствий путешествий во времени – нарушение естественной возрастной иерархии. Не так давно в возрасте девяноста с чем-то лет умер Гоша – он помогал мне восемнадцатилетним мальчишкой запустить Машину. Мне тогда было около пятидесяти – и Гоша меня интересовал очень мало. Так сказать, что мне – гениальному ученому-физику, изобретателю Машины – какой-то Гоша?! Тогда я еще не знал, что другой мой знакомый, пожилой лаборант Георгий Валентинович (он был лет на десять меня старше), это тоже Гоша, только прошедший уже большую часть своей жизненной траектории. К Георгию Валентиновичу я относился с некоторым уважением, но его внутренним миром интересовался очень мало.
Следуюший скачок – Г. В. уже около 90, а я перелетел лет на пятнадцать в будущее, в дикое постперестроечное время. (Раньше и само-то название «Перестройка» мне не было известно.)
Но мне по-прежнему немногим более пятидесяти. Я наконец-то начинаю им (Гошей) интересоваться, но он стар и слаб, ему не до меня…
М. К., мой бывший гэбистский куратор. Мой спонсор до недавнего времени. До моего скачка через время он, чуть меня моложе, – либеральный, но подловатый офицер КГБ. После скачка – вальяжный, щедрый, опьяненный собственными успехами мошенник-экстрасенс. Увертливый, как угорь, благодетель. Где-то даже не лишенный художественного вкуса и человеческого такта. Поселивший меня на самой старой из трех своих дач – вполне профессорской по привычной мне атмосфере шестидесятых и глубокой своей запущенности…
Наконец, родители Гоши – до скачка это слабо интересующая меня моложавая инженерная пара. После – добрые старики, возможно, после недавней гибели М. К., – мой единственный якорь спасения.
Все это потрясающе интесресно – и абсолютно неважно. Во всяком случае, так я думал до самого последнего времени. Теперь я в этом сомневаюсь. Контекстные переменные тоже могут иметь существенное значение.
2. Животные и люди
Он ночует под верандой одной из дач, через два участка от меня. Мне бы хотелось, чтобы он перешел на мой участок. Он часто приходит ко мне в гости, но ночевать упорно возвращается к себе. Большая голова, серая густая шерсть, острые уши. Излишне философичен и добродушен для той доли «кавказца», которая ему досталась от родителей. Любит лежать у ворот гаража (собственно говоря, сарая, который М. К. успел переоборудовать в гараж), чтобы видеть одновременно вход в дом и ворота… Я выхожу на крыльцо, потягиваюсь. Лохматый уже здесь – он смотрит на меня, а я на него.
В его присутствии мне гораздо спокойнее – к дому никто не подойдет незаметно. Лучше бы он оставался на участке на ночь. Правда, в его пристутствии мне бы, наверное, не удалось познакомиться с некоторыми другими моими «четвероногими друзьями». Но надо ли было знакомиться с ними?
По идее, ежам уже пора впадать в спячку, но этот иногда появляется на участке. В сумерках, менее холодными вечерами, когда Лохматый уже ушел, шуршит опавшими листьями, пыхтит, постукивает иглами.
Запах Лохматого (должен же еж чувствовать собачий запах) его, похоже, беспокоит мало, меня он не боится, выискивает что-то свое. Лохматый, который приходит утром, ежиный запах, очевидно, чувствует и подолгу обнюхивает те места, где вечером шебуршился Еёж, но, необычайно флегматичный для пса, не пытается идти по следу или разыскивать нору или гнездо – или как там называются те места, которые ежи готовят себе для спячки на зиму…
К слову, Еж Еёж – это имя персонажа одной старой пьесы. Авторы – Анри Волохонский и Алексей Хвостенко. Пьеса под названием «Первый гриб», на мой взгляд, совершенно детская, без всякого «эзопова языка» и двойного смысла, почему-то оказалась в семидесятые годы в «самиздате». Помню, я видел ее перепечатку. Возможно, из-за того, что самих авторов кто-то занес в какие-то списки. М. К. говорил, что оба теперь на Западе.
Если мне удалось однажды построить машину времени, может, теперь удастся построить «машину пространства»? В мире не слишком много новых идей, кажется, на эту тему тоже была написана какая-то фантастика. Но часто самое главное не в идеях, или, скажем так, не в идеях самих по себе, а в одной дополнительной – вдруг это возможно на самом деле?!
Прочитал в журнале «В мире науки» – русской версии Scientific American, которой меня до своей гибели снабжал М. К., – довольно убедительную статью о том, что птицы – это потомки динозавров. Очень мило. Курица, смутно припоминающая о днях величия своих предков- тираннозавров… В результате прочтения мне стало гораздо интереснее наблюдать за птицами, которые прилетают на участок. Вороны чувствуют, что я о чем-то догадываюсь, и меряют меня подозрительными взглядами.
Прилетают крикливые пестро раскрашенные сойки – невольно задаешься вопросом: может, сообщества динозавров были так же крикливы и пестро раскрашены. А сколько, наверно, было всякой мелочи – наподобие наших синиц, воробьев… Длиннохвостые сороки предупреждают меня стрекотом, если на соседних участках происходит что-нибудь необычное.
Видимо, пора поговорить о людях.
Может быть, стоило бы сказать сейчас о людской мерзости и злобе – мне есть
Прозвище это не я сам придумал – узнал летом, когда на соседних дачах еще кто-то жил. Этимология кажется понятной – зима + гора, круглогодичный обитатель дачи, которая стоит на «горе», попросту – самой высокой части дачного квартала. Но познакомился я с самим Зимогором только осенью.
Интеллигентного человека сразу видно – обходя с разных сторон глубокую лужу посреди переулка, мы как бы вежливо раскланялись, взмахнув невидимыми шляпами. Незримому мушкетерскому приветствию нисколько не мешало то, что голова Зимогора была замотана толстым бабьим платком. Не мешали ни его засаленная кофта без пуговиц, ни ватные штаны с вылезшей на колене ватой, ни валенки с галошами – так же как и моя дачная одежда, из-за которой я не менее Зимогора походил на огородное пугало.
– Я смотрю, вы уж с весны тут живете, – улыбнулся щербатым ртом Зимогор. – На зиму решили остаться?
– Да похоже на то…
А какие еще есть у меня варианты, если М. К. погиб? Но об этом я пока говорить ни с кем не собираюсь.
