Вынул кассету, выключил проигрыватель, прикрыл его пластмассовой крышкой (маскировка от воров), нашел в дипломате ключи от профессорской квартиры…
Пистолет оттягивал карман. Глинистая, ни с чем конкретным не связанная тоска, отступившая было после забавной сценки с милиционером, вернулась.
12. Поднимаясь по лестнице, М. К. вдруг подвергся забавной иллюзии – глянул в окно с лестничной клетки, и ему показалось, что он видит над крышами домов верхушку Эйфелевой башни. «Увидеть Париж и умереть», – пробормотал какой-то внутренний голос. Другой внутренний голос ему возразил: «Видел не раз и не умер». Присмотевшись внимательнее, М. К. понял, что над домами торчит всего лишь родная питерская телебашня. «Не очень-то и похоже». Но квартиру можно будет, отремонтировав, превратить в мини-гостиницу. Иностранцам понравится…
13. Ключей было три – солидных размеров старый, от немецкого замка, и два плоских французских – как говорится в криминалистике, белого и желтого металла. Просовывая немецкий ключ в отверстие замка, он подумал, что дверь в профессорской квартире давно пора заменить на металлическую. Начать с этого, еще до ремонта. Коробка была деревянная, и, несмотря на три замка, створка не слишком плотно примыкала к краю. Взломать такую – раз плюнуть.
В передней было темно, однако в воздухе пахло табачным дымом. Дым, вероятно, натянуло с лестницы, но что-то М. К. в этом воздухе не нравилось, и, поддавшись внезапному страху, он достал из кармана пистолет. Снял пистолет с предохранителя, затем нащупал выключатель, зажег свет. Тусклая, старая лампочка, давно следовало поменять. Как будто все на месте…
В детстве он боялся темноты. Признаться, боялся оставаться один в пустой квартире, и даже не в таком уж и юном возрасте. Страх… Увы, страх пустоты не загипнотизируешь – во всяком случае, иероглифы на него не действуют.
Длинный коридор уходил в глубь квартиры. В конце коридора находилась кухня, через окно падал слабый свет с улицы, в темноте угадывались какие-то контуры. Выставив вперед пистолет, он медленно двинулся по коридору, левой рукой попутно ощупывая стену – где-то слева должен быть еще выключатель.
Он не раз задумывался о своих тайных страхах – особенно после того, как в Канаде когда-то довелось поэкспериментировать с психоделиками. Приподнялся край крышки, которую лучше не подымать, и под ним открылись такие глубины ужаса… Он тогда понял, что можно бояться собственного страха. Что твой страх может прыгнуть на тебя, как дикий зверь, и мир для тебя в одно мгновение станет другим так быстро, что разум не успеет вмешаться, а в этом новом мире – совсем другие законы, где твоя сила может обернуться жалким бессилием, а твой разум станет безумием.
Последний раз М. К. был в квартире с месяц назад. Планировку он помнил – прямой коридор до кухни, слева – дверь в узкую комнату с единственным окном, во времена профессора служившую столовой, перед кухней коридор поворачивает под прямым углом, и из него – по две двери слева и справа и одна в конце. Слева – дверь в «секретную комнату», где профессор соорудил свою машину, а за ней – в профессорскую спальню. Справа – туалет и ванная. В конце коридора – дверь в кабинет. Три комнаты тоже соединены между собой дверями, но когда квартиру превратили в коммуналку, их забили. Расселив коммуналку, он велел эти двери разблокировать. К сожалению, он не настолько хорошо помнил, где здесь выключатели, чтобы с ходу нащупать их в темноте.
Глаза постепенно привыкали – вот пятно выключателя около двери в узкую столовую. Черт, лампочка в коридоре, вероятно, перегорела.
Он дошел до поворота коридора и, прижимаясь к правой стене около кухни, попытался заглянуть в темную глубину за поворотом. Три выключателя – от кухни, туалета и ванной, должны быть у двери в кухню, – вот они. Он хлопнул по клавишам ладонью. Зажегся свет в кухне, в ванне и туалете (под их дверями появились светлые полоски). Стало видно сдвоенный выключатель на противоположной стене. М. К. нажал на две его клавиши тоже. Загорелись лампочки в коридорчике, ведущем к кабинету, и в кладовке – «секретной комнате».
М. К. глубоко вздохнул, выдохнул, позволил себе слегка расслабиться, но все же, соблюдая необходимые предосторожности, заглянул в кухню. Никаких видимых следов постороннего присутствия.
Он зашел в кухню. Достал из стенного шкафчика бутылку коньяку, рюмку. Сел на табуретку лицом к двери, положил пистолет на стол, налил коньяку, выпил. Сигаретным дымом здесь почему-то попахивало тоже.
Зря он все-таки сюда приехал – лучше было остаться на Охте. Проклятое символическое мышление. Теперь, очевидно, впереди беспокойная ночь, но для того, чтобы хоть как-то выспаться, необходимо до конца обследовать квартиру, убедиться, что никто нигде не прячется, успокоить пустые детские страхи.
А что, если… Может быть, лучше все же вернуться назад? Он презрительно поджал губы, отвергая трусливую мысль. Возвращаться было бы совсем глупо. Еще не слишком поздно, чтобы не скучать, можно снова позвонить Татьяне.
Внезапно в глубине квартиры – в кладовке? в одной из комнат? – что-то громко зашипело, щелкнуло – и сразу везде погас свет.
Страх, до этого размытый, нечеткий, мгновенно сжался в кулак, заставив М. К. схватить пистолет и, вскочив, прижаться к стене у двери, уходя с линии огня, если кто-то будет стрелять вдоль коридора.
Конечно, стрелять могли и с улицы, через окно, но темнота в этом случае скорее плюс. Он попытался успокоиться (сумел снизить пульс со 120 до 90) и стал внимательно прислушиваться.
Шорох, стук… Распахнулась дверь, ведущая в коридор из профессорской столовой, затрудняя прорыв к выходу на лестницу. Опасность принимала все более конкретную форму.
Могло ли это быть организованной засадой? Но кто мог отследить, подготовиться? Не профессор же в конце-то концов, желая избавиться от надзора?
Ясно, что действовать лучше быстро, но страх мешал думать. Дурацкое слово – «влип, влип» – возвращалось, долбило, бесполезное, как вспышки проблескового маячка.
А если выстрелить самому, наобум? Но это значит – выдать, что у тебя есть оружие. Серьезного противника стрельба вслепую не остановит, друзей на помощь не позовет. Жильцы соседних квартир, услышав выстрелы, позвонят в милицию? Идея, над которой можно только посмеяться.
М. К. надеялся, что услышит шаги, если кто-то будет подкрадываться по одному из отрезков коридора. С нынешней позиции М. К. видна была только темнота в той его части, которая вела к кабинету профессора.
Хуже всего, что и его можно разглядеть с этой стороны, если у организовавших засаду есть приборы ночного видения.
«Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Омерзительно. Ему не хотелось вспоминать никакого Пушкина, хотя ненужные слова и мысли сами некстати лезли в голову.
«Нервничать, Миша, теперь тебе будет вредно», – вспомнились слова врача-эмигранта, который помог ему выкарабкаться когда-то в Канаде. Неприятная была тогда история с ЛСД, еще немного, и М. К. мог бы что-нибудь непоправимое с собой сделать или остаться навсегда в сумасшедшем доме. Врач его подлечил, помог выйти из клинча.
Лучше, конечно, тогда было бы вообще не возвращаться в «совок», но в итоге реализовался тоже не самый худший вариант – когда его отловили «наши» (а вся агентура при посольстве была поставлена на уши), он уже был почти нормальным и смог приемлемым образом выкрутиться.
Но врач говорил еще о флэшбеках. «Нервничать тебе будет вредно: понервничаешь – это может вернуться. Антецедентики у тебя не самые хорошие». (М. К. рассказал ему о многом из того, что никому больше не рассказывал, – например, о том, что именно он видел когда-то в монгольской пустыне, когда их экспедиция встретилась с ламой.)
М. К. так напряженно всматривался в темноту и прислушивался, что перед глазами поплыли зеленоватые пятна. Флэшбеки!
Пятна, однако, так и остались пятнами, никаких пугающих галлюцинаций, зато в одной из комнат раздался грохот – как будто там с силой швырнули на пол и разбили что-то стеклянное. Затем снова наступила тишина.
М. К. продолжал напряженно прислушиваться, но мешал стук собственного сердца, отдававшийся в
