и стала таким катализатором. Когда мои обидчики скрылись, невольная свидетельница мгновенно сообразила, что вот он, нужный момент… Вызвонив своего дружка, она отдала ему зелье. Парочка надеялась таким образом выкарабкаться из трясины беспросветного существования. Вот только приятель девицы ухитрился бесследно исчезнуть в лабиринтах города, а Машку подвела её природная сердобольность: не захотела оставить на произвол случая в кровь избитого человека. Прежде чем отключиться совсем, я успел назвать ей адрес. Притащив же меня домой, добрая самаритянка решила, что сумеет переждать бурю здесь, пока приятель займется реализацией.
– А куда мне было идти? Лёха сказал, что нам надо разбежаться, – пояснила девчонка, размазывая по щекам кровь и сопли. – Если б мы по уму всё сделали, а то кинулись с бухты-барахты…
Теперь она должна возместить убытки или отыскать своего подельника. А пока люди Азамата погостят в пригородной деревеньке у её матери. Об этом Машка тоже не подумала заранее. Дурища…
Спросите, почему я не послал её к черту? Нет, не потому только, что не сумел доказать налётчикам свою непричастность. Просто она ведь не бросила меня, беспамятного, замерзать на морозной декабрьской улице. А могла… Глядишь, и не попалась бы.
Машкин приятель, конечно, не отвечает на звонки. «Абонент временно недоступен…» – бесстрастно сообщает женский голос. В его интонациях слышится неприкрытая издёвка. Первые сутки отведённого ей времени Машка тратит на поиски дружка. Но тот как в воду канул. Матери она позвонить не может – такая роскошь, как сотовый, не по карману её старухе, но Машка не сомневается, что бывший хозяин выполнит свою угрозу. Вечером она долго молча сидит в кресле, бессмысленным взглядом буравя стену. А потом начинает выть. Громко, надрывно, в голос.
Моего терпения хватает ненадолго. Сначала трясу её за плечи, бормоча какие-то нелепые слова, потом наотмашь бью её ладонью по щеке. И ещё… Она резко умолкает.
– Собирайся, – мой приказ так же груб, как и пощёчины.
Неведомый, новый ритм управляет моими поступками. Машка, я попробую тебя спасти. «…Я рыбий бог, включаю и выключаю рыбье солнце… корм насущный подаю им днесь… не ввожу их во искушение… но избавляю от лукавого…»
Вскоре мы выходим на улицу. Снова ночь, мороз, слепые фонари…
Машка не спрашивает, куда мы направляемся. Я-то знаю – куда и зачем, но мой план ещё более сумасброден, чем Машкина идея быстрого обогащения, приведшая её к краху. Не уверен, что со мной ей повезёт больше, но лежать на диване, ожидая нового визита бандитов, тоже глупо.
Ловим тачку и едем в пригород. Пропетляв по просёлкам, машина оставляет нас перед группой приземистых зданий, огороженных высоким решётчатым забором. Мигнув габаритными огнями, такси торопливо исчезает в ночи. Холодно, ветрено, неуютно… Ощущение, будто мы совсем одни в этой непроглядной черноте, где умерло солнце. Темные строения за решёткой кажутся надгробиями великанов. Кое-где горят окна, но их свет мертвенно-бледен и неприветлив. Взяв Машку за руку – то ли для её спокойствия, то ли для собственного, – я иду вдоль забора в поисках ворот. Это место хорошо мне знакомо, но сейчас я чувствую себя так, будто кто-то нарочно путает меня. Глупо, конечно, но, чтобы не сбиться, другой рукой веду по прутьям решётки. Бум-бум-бум… Проходит вечность, и я уже начинаю подозревать некое колдовство, когда наконец вижу ворота. Нашариваю в кармане пропуск. В маленькой кирпичной будочке – сонный охранник.
– Ты чего это не в свою очередь? – интересуется он.
Я надеваю налицо скабрезную улыбку:
– Да вот нам с девушкой приткнуться негде…
Охранник пожимает плечами. Он знает, что я и раньше ночевал здесь, когда ссорился с квартирной хозяйкой или со своим разлюбезным.
Пройдя длинной замёрзшей аллеей, попадаем внутрь одного из зданий – пропуск открывает нам очередные двери. Там тепло и неуютно – неухоженное казённое место. Пахнет зверинцем и лекарствами. Когда мы оказываемся в плохо освещённом холле второго этажа, Машка наконец размыкает губы:
– Это больница?
– Почти.
Это – «дурка». В обычное время я работаю здесь санитаром и уборщиком. Двух курсов мединститута вполне достаточно для такой работы. Можно было ещё пристроиться в морг, но я не смог там.
– Навестим тут одного товарища…
Я не вдаюсь в подробности. Иначе она и меня сочтёт сумасшедшим.
Оставляю Машку на скамеечке в коридоре, а сам иду в дежурку. Там перед маленьким телевизором сидит Михайловна, ночная медсестра. Её тоже не удивляет мой визит.
– Чё, – лениво интересуется она вместо приветствия, – раскладушку дать?..
– Не, ключи дай от третьей, хочу с Немым пообщаться.
Она отставляет в сторону чашку с чаем и внимательно смотрит на меня:
– А помер он…
Смерть – нередкий гость здесь. Но Немой, не старый ещё мужик, был вполне здоров. Если не считать головы.
– Докололи? – зло интересуюсь я.
Михайловна заговорщически оглядывается по сторонам, точно нас могут подслушать.
– Повесился!.. Главный такой разгон тут сегодня устроил!
Михайловна рассказывает детали происшествия, сетует, что,
видимо, теперь главного попрут на пенсию. А жаль… Но не это сейчас для меня важно, хотя я весьма уважаю старика.
– К нему парнишка накануне приходил, – мрачно продолжает медсестра. – Чернявенький такой, смазливый. Сигареты принёс, печенье. Я ещё удивилась: Немого ведь никто не навещал…
Зато я не удивлён. Я словно наяву слышу шерстяной, хриплый голос: «…ты понимаешь, что можно срубить на этом бабла?..» Нет, дружочек, я-то всё теперь понимаю. Это ты не сечёшь, что деньгами не спасти того, кто проиграл собственную жизнь. Здесь нужно иное…
Михайловна наливает мне чаю и пододвигает вазочку с дешёвыми конфетами. Я отказываюсь от чая, но беру один леденец – он такой же круглый и бледно-жёлтый, как солнце за окном в тот день, когда я разговорился с Немым…
…Он стоял у окна, спиной к подоконнику, и мне было плохо видно его лицо. Я так и запомнил: тёмный силуэт на фоне белёсого неба и маленький диск зимнего солнца над его плечом. И ещё – морозные узоры на стекле.
– …Я только понять хотел, куда она детей дела? Фотографии показывал… Там и свадьба наша, и мальчики… Мне даже мать не верила, говорила, ну, не может такого ж быть! А я – что?.. Я и сам засомневался, особенно, когда стали меня проверять: может, и правда с ума сошёл? Но фотки-то – вот! Она на них была. Точно – она! Я ещё спрашиваю: откуда же, мол, тогда имя твоё знаю, и адрес, и родителей? Про детство рассказывал – мы с малолетства знакомы были. Так она кое с чем соглашалась, да! Было такое! Только тебя, говорит, не было. Как же не было, когда – вот оня!..
Он говорил, а я стоял и слушал. В этих стенах я слышал многое, но Немой никогда ни с кем не разговаривал, за что и получил своё прозвище. Он находился в клинике уже несколько месяцев и за всё это время не произнёс на людях ни слова. Не знаю, что подвигло его на исповедь. Может, он и не со мной говорил, а с кем-то, видимым лишь ему одному?
До этого я знал про него лишь то, что он преследовал какую-то женщину, утверждая, что она – его жена, и что у них есть двое общих детей, которых она якобы «куда-то дела». А та даже не была знакома с ним до того момента, пока однажды он не возник на её пороге со странными претензиями. Бедняжка помучилась немало времени, пока его не признали невменяемым, и он не был насильно помещён в клинику.
И вот я стоял в обнимку со шваброй и слушал его шелестящий голос, отвыкший от слов:
– …этот тип говорит: всё можно, только за определённую плату. Если б знал я, чем всё кончится, разве согласился бы? А так, думаю: фу ты, мелочь какая! Да и вообще, брешет, небось… Нельзя ведь такое взаправду! А утром проснулся – всё как обещано!..
Гипнотизирующий глаз солнца над его плечом затянули облака, тогда я очнулся и сдвинулся с
