Воспоминания плавно слетели с настоящего в прошлое.
'Казалось, что если бросить в огонь капельку ладана, будет как в церкви на заутренней службе. Только служки не хватает или певчего. Как-то так получилось, что я поначалу мало ходил в церковь, если только со стариками, выберусь в слободе, а чтоб вот так каждый день, по собственной воле…
Я не собирался ходить в эту церковь, просто в один из дней, забрел на эту улочку совершенно случайно. Что бы туда попасть, надо было свернуть у сгоревшего дома в узкий проулок, пройти по нему и повернуть направо, прошагать с десяток шагов мимо высокого бревенчатого забора, отгородившего, усадьбу какого-то боярина. И перед вами открывается маленькая площадь. За низенькой оградой, в окружении зелени больших деревьев и стоит каменная церквушка.
Сработали прежние привычки, найти оптимальный маршрут, чтоб добраться до дома.
Шел, перешагивая через лужи ещё не высохшие, после недавнего дождя. Настроение было мерзкое и тоскливое, низкие, серые тучи, подгоняемые холодным северным ветром, его не улучшали. В такт шагам, в голове размеренно звучит музыка ляха Шопена.
Шаг и звучит труба, шаг и стучит барабан, шаг… И какая-то посторонняя нота вплетается в размеренное движение, мелодичная, сильная, она ломает ритм похоронного настроения.
Я даже остановился и потряс башкой, потом осмотрелся вокруг себя. Сначала даже не понял, откуда идет звук. Среди кустов, разглядел открытые ворота и шагнул в том направлении.
Подошел ближе, разглядел небольшую иконку, закрепленную над воротами. Снял шапку и перекрестился.
Внутри церкви, я окунулся в море звука, мерно рокочет басом, батюшка, сухощавый дедушка с седой бородой до пояса и небольшого росточка. Ему вторит хор из десятка старушек и трех мужиков. Женские голоса, создавали иллюзию музыки, которая, отражаясь от стен, накрывает вас теплой волной очарования, нежно звучащих скрипок. Мужские голоса гармонично вплетают слова псалмов в общее исполнение.
Дальше, я, просто стоял и слушал с закрытыми глазами великолепный хор'
Мысленно встряхнувшись, вернул беглецов на место, надо было заниматься текущими делами, а не предаваться воспоминаниям. Отхлебнул изрядно остывший напиток и продолжил.
'Зря, что ли спорил с Епифаном, за стекло фигурное. Нижнюю часть керосинки, не задавая лишних вопросов, сварганил Никодим, припаял фитиле — протяжный механизм и дело осталось за малым, за стеклом. Сначала хотел сделать за свои кровные, но как раз в это время у меня был финансовый кризис, а идти на поклон, не хотелось. Нет, деньги были. Но очень мало. Всего двадцать копеек, если просто прожить месяц, хватит, а на задуманное впритык.
Стекольщики просили по гривенному за штуку, но меньше чем на рупь, делать отказывались. На хрена козе баян, а мне десять колпаков? Крохоборы.
Поговорил с главным стекловаром тет — а — тет. Нормальный парень, только вот амбиций выше крыши. Я за словом в карман не полез, популярно объяснил что аглицкая работа, чуток дороже, а качество. Не его зеленая лабуда. Посоветовал ему истолочь эту хрень и сожрать на обед и не подавиться.
В ответ услышал что таких собак как я, — 'по весне в проруби топят, потом намекнул что сейчас хоть и лето, для меня дерюга с камушком завсегда найдется'
Обозвал его рукосуем криворуковичем, который ни бельмеса ни в чем не понимает, а цену себе набивает.
Потом меня попросили уйти, вежливо так, приподняли с лавки и вышвырнули на улицу.
Ну, я человек не гордый, отряхнулся, обложил всё это заведение, по матери, по папени и побрел в немецкую слободу, благо она рядышком была, два лаптя по карте. Чистенько у них там, у немчуры проклятой, деревянные тротуары, цветочки в палисадниках, вместо репы. Тьфу, правильные они, какие-то, не наши. Нашел того кто мне нужен был, вот зараза, свинья, пивом, глаза залил, по-русски не мычит не телиться из его лепета только и понял что меньше чем за двадцать пять копеек, мне стекло не обойдется. Как же у меня зачесались руки… Припомнить ему будущий сорок пятый, — 'эх родимый, вывести бы тебя в чисто поле, да шлепнуть за углом'
— Феодор, таак ниэ можьно, тватцать пьять пфени…копеек, бутет чьестный чена.
На моей груди, проснулась, моя любовь, зеленая и пупырчатая жаба. Протянула свои тоненькие лапки и схватила за горло, перекрывая кислород.
Я только отрицательно замотал головой, молча, встал и вышел, это был один из тех редких случаев, когда я был согласен с этой мерзкой тварью'
В дверь раздался стук, это вернулись мои чада, впустив их, раздал ценные указания, прибрался на столе и пошел к токарям, время было, вроде как, обеденное.
Вот уж неистребима в русском человеке привычка есть на рабочем месте, в современности, пластиковые банки, пакеты, бутерброды… Эта еда не имеет национальности, здесь всё было то же самое. Кусок хлеба, соленый, резаный огурец, на нем вареный или жареный кусок мяса, рыбы или просто зеленуха, крынка с молоком или пивом. Меня поначалу это напрягло, но потом понял, что пить сырую воду, это заведомо обречь себя на скачки с препятствиями.
Так вот, сидит эта банда и под разговор тянет пиво, закусывая вяленой рыбкой. У одного родилась дочка, вот он и приволок ведро пива. Что такое двенадцать литров на полтора десятка крепких мужиков, так, усы смочить.
— Бог в помощь, — Поздоровался с ними.
— И тебе не хворать, — Ответил тот, что был ближе и вытер ладонью пену с бороды. — Ты кто таков будешь?
Я не успел ответить, из дальнего угла подал голос, молодой парнишка, — Это Федор, пищальный мастер, дядька Василий, он…
Что хотел сказать юноша дальше, осталось неизвестным, — Нишкни, короста, когда мужи речь ведут, молод ещё, в разговор встревать. Сказывай Федор, по делу пришел, а ли как?
— Мимо шел, дай думаю, зайду на народ посмотрю, себя покажу. Интерес есть, глянуть, как вы тут с деревом работаете. Может, что из моих придумок поможете сделать.
— Присаживайся, мил человек, отведай, что бог послал.
У Митьки, — Он указал, на молодого парня, который узнал меня, — доча родилась, Матреной назвал.
Зачерпнув своей кружкой из посудины, перелил в свободную чашку и пододвинул мне, — Слово скажи.
Пришлось произносить, отказываться грех. — Мить, у тебя ещё дети есть?
Народ загалдел, — ' Он в этом деле мастер, не смотри что молодой, три сына ужо настругал, вот теперь матери помощницу сделал'
— Мить, счастья тебе, твоей дочурке и твоим сыновьям, пусть бог, хранит тебя и твою семью от всех напастей. — И выпил пиво. Оно оказалось, так себе, кислая водичка, с небольшими градусом.
Повернулся к первому токарю, который говорил со мной, — Как тебя звать величать, а то кричать, — 'Эй ты' не по годам будет.
— Никон Лукьянов, я, мастер здешний.
— а поведай мне, что и как, вы делаете. — Зачем спросил? Поинтересовался сдуру, чем они занимаются… На мою голову вылили целый ворох бесполезной информации. Хотя это как посмотреть, после сегодняшнего разговора с Епифаном…
— Чтоб ты проведать хотел?
— Да всё. — М — да, он получил свободные уши.
Никон, степенно, не торопясь, допил свое пиво, аккуратно поставил кружку на стол.
— Мы должны точить пушечные и протчие болваны и что сверх того случитца потребное к заводским делам, а сколько чего порознь в год надлежит зделано быть, того описать и исчислить невозможно, ибо не всегда одна какая-либо вещь делается, но разные, когда какие понадобятца, и для того потребные к тому припасы положены по нынешнему расходу.
Я затряс головой, — Понятно, что ничего не понятно. Говоришь, что прежде чем пушку отлить, вы её, здесь у себя точите?
— Не саму, конечно, но болвана закладного мы протачиваем, это чтоб потом, можно было пыжи для неё в любом месте делать.
