суетящихся в тени барханов.
«Когда двенадцать человек заперты в мире под медным тазом, – говорил Януш, – нет ничего вернее, чем выбор вслепую. Кто подарит мне губную гармонику, чтобы я отпел его годовщину? Кто порадует фрау Ландерс подшивкой немецких газет за восемьдесят шестой год? Пускай это решает молчание с повязкой на глазах…».
А дедушка Карл бросал только: «Нам даже не нужно вручать ей тридцать серебреников… Это ли не счастье?!».
– Меняю свой артрит на кларнет, – громко сказала фрау Ландерс. – Кто-то же должен будет учить играть твоё дитя, Таня.
Януш с великой обидой посмотрел на фрау.
– Ты лихой трубач, талантливый самоучка, – ответила ему пожилая женщина. – Но тебе не хватает классического образования.
– Вы слишком жестоки, моя фрау, – елейно улыбнулся дедушка Карл.
– Не подлизывайся, выпивоха.
Мы не спешили. Ребекка медлила, я не торопился: пускай каждый переберёт горы желаний, снова пропустит их через себя в это знойное утро.
…Вспоминается наш подозрительный, вечно недовольный Фрэнк.
Фрэнк жил в фургоне доктора Чена, и это жутко раздражало последнего медика. «Он кричит во сне, – жаловался доктор Чен мне и Танечке. – Он кричит или хнычет ровно три часа, потому что всего три часа спит. С утра у него безумные глаза, он смотрит на меня так, словно я бифштекс. А я не бифштекс. Я уважаемый человек, десять лет как терапевт…».
За три месяца Фрэнку всего несколько раз удалось добыть еды; зачастую его подкармливали Дильмурат и Чен. Зато Миль дрался с Янушем, который в нашем положении держался лучше всех, в то время как Фрэнк впадал в истерику от невозможности бежать из лагеря и мог часами корчиться на песке, уходя куда-то внутрь себя. Януша он обвинял в эгоизме и беспечности.
– Он играет на моих нервах! – кричал Фрэнк, взывая к нам. – Как можно музицировать на прахе цивилизации?! Как это можно – распевать фривольности, посвящённые Дионису, когда всё порушено! А мы одни и вымираем!..
– Не дёргайся, парень, – хмыкал дедушка Карл. – Ещё никто не умер. У нас есть вода в канистрах. Вокруг всякая живность, которая хитроумно прячется. Потому мы ещё сыграем с пустыней в картишки. Надень тёмные очки, держись хладнокровней – так блефовать легче.
Но бывший страховой агент не внял.
После того как Фрэнк обнаружил трёхпалые следы неподалеку от нашей стоянки, он совсем помешался. По ночам ему чудились огромные тени, стелющиеся по земле. Смутные образы в голове Миля причудливо сплелись со знаниями палеонтологии и обступили наш лагерь. Они принюхивались, дожидались, когда кто- нибудь из людей выйдет под чёрное небо. Казалось, эти призраки празднуют начало новой эры, безлюдной, и если убрать шум носимого ветром песка, храп дедушки Карла и пронзительные баллады Матиса, исполняемые в нашем с Танечкой фургоне, можно услышать торжествующий рык из клыкастых пастей.
Утром Фрэнк выходил наружу с застывшим лицом и красными глазами.
– Всё дело в островной изоляции британцев, – умничал доктор Чен. – Они более чем подвержены суициду. А если учесть, что для нашего Фрэнка работа в страховой компании была смыслом жизни, за ним теперь только глаз да глаз.
– Я бы научил его играть на барабане, – предложил Петр. – У него отличное чувство ритма: я слышал, как вчера он отбивал «Боже, храни королеву» затылком о фургон. Ни разу не сбился. Дам ему барабан, чтобы Фрэнк мог занять свой досуг.
В то время как мы привыкали к окружающему миру и даже находили в нём свои прелести, Миль всё больше уходил в себя.
Появление Ребекки он воспринял как знак скорого конца. Девочка, которая не проронила ни слова, не поклянчила у пустыни своих родителей, любимую куклу и ведро мороженого, казалась Милю самой большой странностью.
И неожиданно Фрэнк выступил.
Это произошло сразу после того, как Ребекка уронила на землю рядом с ним три сплетённые палки, с которыми по прихоти возилась уже давно. Сущая безделица оставила на песке трёхпалый след. В тот же миг наш цыплёнок-переросток растворился: Януш усмехнулся, дедушка Карл обозвал девчушку проказницей, а фрау Ландерс сказала, что если в мире есть место розыгрышу, значит, ещё не всё кончено.
Тогда Фрэнк затрясся и с пеной на губах бросился к Ребекке. Повалил на землю, скрюченными в припадке пальцами стал её душить. Мы с Ченом пытались его оттащить, но больше преуспел Родж Камински: он как следует размахнулся и врезал железной канистрой Милю по макушке. Оглушил, не более.
Помню, как мы все стояли вокруг него. Двенадцать человек – над тринадцатым. И нам было больно и страшно, хотя мы предчувствовали, что однажды Фрэнк потеряет контроль. Он лежал навзничь, худой, лицо припорошено песком, и было видно: ему впервые спокойно и легко. Фрэнк отдыхал.
Потом мы отнесли его подальше от лагеря, и Ребекка сломала три связанные палки.
Стимул нам был больше не нужен.
…Мы пришли туда, где когда-то лежал Фрэнк Миль, а после – здесь побывали все.
Танечка сжимает мне руку и отходит в сторону. Она, Януш, Матис и Пётр, фрау Ландерс, дедушка Карл, Дильмурат, Родж Камински, доктор Чен и Ребекка подбирают с земли камни и встают передо мной полукругом. У меня меткие соседи; совместными усилиями они могут завалить кого угодно с трёх заходов.
Каждый выкручивается здесь, как умеет. Айгуль закрывала глаза и молилась, Януш рассказывал последний анекдот. Я же буду думать о своём малыше.
Через полчаса они вернутся в лагерь, и каждого там встретит его просьба. Выстраданное мной и через меня желание. В фургоне фрау Ландерс будет стоять кларнет – ни пылинки на гладкой поверхности, в хижине Дильмурата будет сидеть Айгуль, страдавшая в прошлом году. Вокруг трактора Роджа Камински будут расти финиковые деревья, плодоносящие во все сезоны, а на диване музыкантов появятся новые инструменты, и упрётся в песок красно-чёрный автомат по выдаче газировки.
В нашем с Танечкой фургоне будет манежик, и пелёнки, и игрушки для малыша.
Ведь мы можем обрести всё, что захотим.
Но мы никогда не вернём Фрэнка, потому что девять лет назад убивали его спонтанно и бесчеловечно, совсем не так, как делаем это сейчас. Что мы ему скажем, восстань он по нашей просьбе? Как посмотрим в глаза первому, выступившему не по своей воле?..
Мы не будем просить у луны, пустыни или мишеней Ребекки новых людей. Мы не будем говорить: «Отдам душу за свежего гостя!».
Потому что мы все здесь «удивительно гниём», как говорит доктор Чен. Потому что нам не хватит духа рассказать новеньким, как страдал Миль.
…В глаза бьёт утро.
Оно подёрнуто липкой духотой и изваляно в жёлтом песке, как будто сыр коркой спёкся. Лицо Танечки на фоне блёклого неба такое теплое, загорелое. Ровный пробор, каштан до плеч и карапуз, присосавшийся к груди…
Андрей Дубинский
Мне так хорошо сейчас
Рассказ
Когда Океюшко вошел в раж и, показывая, как трепыхалась сцапанная щука, сшиб на пол сразу три бутылки, было решено сделать перерыв. Девчонки, хихикая, кинулись убирать, Скам поволок оконфузившегося рыбака на кухню – утихомиривать чаем, а Тема с Санькой выперлись на балкон – покурить.
– Фух. Ты как? В порядке?
– Нормально. Чуть-чуть водит, но еще могу.
– Естественно, водит. Такую штрафную выдудлить. Ты ешь побольше, а то тащить тебя потом на
