девятый, кабана.
– Ничего, на лифте отвезешь.
– Или ты не знаешь, что лифт сломан?
– Опять? Когда они его уже… откуда, Сань? Я же с работы сразу к тебе, даже не переоделся.
– Парни, не возражаете?
В проеме двери, прижав корявой ладонью растаявшую от удовольствия кошку к груди, появился Томас.
– Томыч, заходи, конечно. Оставь ее в коридоре. Булка, иди на кухню. Иди, я сказал. Брысь… съешь там что-нибудь.
– Щуку Океюшки, – предложил Тема.
– Ага. Или его самого. Том, дверь прикрой. А то обратно припрется, в цветах рыться. Ага, спасибо.
Все трое стояли и курили, выпуская дым в вязкий летний воздух. Район медленно утихал, готовясь посмотреть что-нибудь вечернее и отойти ко сну, ворочаясь в липкой темной жаре.
– Ну, и как тебе она? – затушив окурок в пепельнице, усмехнулся Санька.
– Кто? – удивился Артем.
– Да брось. Артемон, я же тебя как облупленного, да? Я же вижу, как ты на нее пялишься. Нравится?
– Ты про Ленку, что ли?
– Нет, про пенку. Конечно, про нее.
– Ну ничего вроде. Смех, правда, неприятный. Фальшивый такой. Театральщина.
– Дурик, она же только над твоими шутками смеется, ты не понял? Старается, чтобы ты это увидел, чтобы внимание обратил. Чего ждешь? Или мне тебя учить, а? Ну?
– Не надо меня учить. Я просто не тороплюсь.
– Да уж, явно не торопишься. Томас, глянь на него. Тридцать пять с копейками, а он все не торопится, король пельменей. Когда ты уже женишься-то?
– Да ладно, прямо-таки король пельменей.
– А ты что-то еще ешь? – удивился Саня.
– Может, и пора, – задумчиво сказал Томас, – но только не с ней.
– Эт-то почему еще? – взвился Санек. – Девка потрясная, мы с Женькой ее уже пять лет знаем. Супер. Сам бы женился, но уже опломбирован.
– Не с ней, Саша, – повторил Том.
– Парни, а может, я как-нибудь сам решу, а? – ехидно осведомился Темыч. – Больно шустро вы меня тут склоняете.
Томас потер рукой глаза и едва слышно просипел:
– Два хороших года, семь плохих. Ты будешь ненавидеть ее мать, она – твою. Два аборта. Ты ее ударишь, вы безобразно разведетесь. Ты начнешь пить. Сильно.
– Чегооо? – протянул Тема, удивившись.
– Стоп, Артем. Не искри. Том, ты что это… опять?
Томас молча кивнул.
– Елки-палки. В душ пойдешь?
– Да, Саша. Извините, парни, мне надо… Артем, поверь мне, не стоит с ней. Намучаетесь, время потратите, души изгадите.
– А ты-то откуда знаешь?
Томас снова потер глаза рукой.
– Сань, расскажи ему.
– Все?
– Все.
– Уверен?
– Да. Он поймет.
Горько усмехнувшись, Томас кивнул, толкнул балконную дверь, отпихнул ногой протестующую Булку и закрыл за собой. А Санька начал рассказывать.
Том Томыч (его отца тоже звали Томас) раньше был электриком. Работал одновременно в трех фирмах – строительный бум был чудовищный, и людей, умевших что-то делать руками, отчаянно не хватало. Деньги текли не то чтобы рекой, но уверенным, непрерывным ручьем, и уже стали вырисовываться планы на покупку двухкомнатной (надоело толкаться в одной двадцатиметровке), женитьбу (надоело держать Светку в подвешенном состоянии), покупку машины (надоело таскаться с инструментами в маршрутках) и прочее-прочее. Неплохо, все было неплохо. Пока Томаса не ударило током.
Сам виноват. Гудел всю ночь на какой-то вечеринке, а с утра поперся на объект. Забыл перекинуть главный рубильник, полез что-то там подключать и получил двести двадцать в организм. Сверзился со стремянки, сломал два ребра. Сломанное заросло. Пить Томас пока бросил.
Но начал предвидеть.
Иногда он, коснувшись человека, видел и чувствовал, что у того произойдет в будущем. Никакой логики, никакой предсказуемости, никакой схемы в этих озарениях не было. Иногда случалось раз в месяц. Иногда пару раз в неделю. Иногда видел на двадцать лет вперед. Иногда на пару дней.
После первого озарения Том Томыч решил, что немного двинулся крышей. Поручкался с соседом, и вдруг накрыло видение – зал, битком набитый хмурыми людьми, угрюмый сосед за решеткой и картавый судья зачитывает приговор. Том испугался за свою голову, тщательно прошелся по психиатрам, так и не нашедшим у него никаких отклонений. Решил – ладно, случается; наверное, от усталости, шока, переживаний, больше не накроет, дьявол с ним, забыть, плюнуть, растереть. А через три месяца сосед напился, сел за руль и влетел в остановку, угробив четверых и искалечив троих. Совпадение, решил Томас. Просто совпадение, не обращать внимание, попить успокоительных и не концентрироваться на глупостях.
Но озарение случилось снова. И снова. И снова. Не срывы это были, не глупости, а нервные, болезненные, пугающие прыжки в чужое будущее. Томас решил пока не ставить себе диагноз, стал выжидать и проверять: специально трогать людей, напрашиваться на видения, на эти хаотичные броски- предвидения.
Правда, все это правда. Все сбывалось. То, что можно было отследить в ближайшее время, – все случалось именно так, как виделось. Соседка поскользнулась на вечно грязной и липкой лестнице – сломала ногу. Брат чудом избежал смерти – из-за пробок опоздал на самолет, который рухнул на полпути к Минску. Коллега все же получил визу и уехал из страны, мрачно торжествуя. Начальник попал в больницу– открылась язва. Светке наконец-то дали повышение.
Томас не выдержал и рассказал все Саньке и Скаму, двум ближайшим друзьям. Скам почесал свою бородку, увлек Тома в уголок, долго его там зашептывал, и закончилось все тем, что стал Том Томыч иногда выполнять поручения какого-то «отдела ПК» («не спрашивай, Тема, я не знаю, а Скам и Томыч тебе ничего не расскажут. Органы!»).
Пожать руку бизнесмену Икс, наведаться в гости к депутатке Зет, наведаться к финансисту Игрек и жеманно цемнуть в руку бетонную королеву всей страны. Видел он при озарениях плохое, видел и хорошее. Видел радости, видел мерзости. Прекрасное грело душу, мерзость он смывал водой (после видений тянуло принять душ, облиться холодной водой – помогало снять головную боль и притупить душевное раздражение).
Платили за эти касания, видимо, хорошо. Да не просто хорошо, а замечательно. Томас, безболезненно для семейного бюджета и игнорируя кредитных зазывал, купил трехкомнатную, пересел на трехлитровую, выгулял свою Светку по Миланам и Парижам, и уже заговорили они было про потомство…
Пока однажды Том не поехал на рыбалку. Один.
Теплое утро. Отличный клев. Красивейшее озеро. Покой и тишина. Заливающиеся птицы, неуловимые водомерки. Рай. Вдруг в этой буколической красоте – гул. Моторная лодка режет воду, в лодке – улыбающийся до ушей мальчишка пятнадцати лет. Огибает надувную лодку Тома, разводит на секунду в сторону руки – «извини, дядь», лодка переворачивается. Вылетевшее из лодки весло бьет мальчишку по голове. Он тонет.
