Могол глянул на мемориальную доску и обомлел. И в этот момент в ящике сами собой начали выстреливать пробки из бутылок с шампанским.
– Держи его! – закричал Хацимоев-младший, указывая телохранителям мэра на Могола.
Увидев, как к нему сквозь толпу пробираются дюжие телохранители, Могол быстро проглотил остатки пива из пластиковой бутыли, швырнул её на газон и задал отчаянного стрекача.
И тогда над толпой, вначале тихо, затем всё громче и громче зарокотал гомерический хохот.
На мраморной мемориальной доске золотыми буквами сияла надпись:
В этом доме живёт
последний представитель
великой нации татаро-монголов
ЗУЛИПКАР МОРДУБЕЙ
Когда Дима, купив на рынке яблоки, вернулся, во дворе уже никого не было, кроме дворничихи бабы Веры. Двор был замусорен раздавленными гвоздиками, скомканными пластиковыми стаканчиками, битым бутылочным стеклом и мраморными осколками сорванной со стены и разбитой вдребезги мемориальной плиты. Баба Вера подметала и во весь голос костерила крутых мира сего всех вместе взятых и отдельно – безмозглого Могола, возмечтавшего об увековечении своего имени. Ещё утром она надеялась, что вдова доплатит за уборку двора после торжественной установки мемориальной доски, а теперь приходилось мести бесплатно.
Дима проскользнул в подъезд, вошёл в квартиру и полчаса обрабатывал яблоки, вводя шприцом под кожицу приворотное зелье. Затем снова сложил яблоки в авоську, вышел во двор и сел на скамейку возле подъезда, водрузив авоську рядом с собой. Оставалось надеяться, если Машка Ларионова, как всегда, не обратит на него внимания, то заметит хотя бы яблоки. Яблоки были большие, красивые, ароматные и светились на солнце.
Баба Вера закончила подметать, высыпала мусор в контейнер и, проходя мимо Димы, заметила авоську с яблоками.
– Где же ты такую красоту приобрёл? – поинтересовалась она, останавливаясь.
– На рынке, – простодушно ответил Дима.
– Вкусные, наверно? – продолжала намекать дворничиха.
Дима, похолодев, понял намёк. Сейчас баба Вера попросит угостить, и он, как всегда, не сможет отказать. Он представил себе воспылавшую к нему пламенной страстью бабу Веру, и его охватило отчаяние.
– Это не мои! – чуть не истерично выкрикнул он. – Это… Это…
Придумать, чьи яблоки, он не смог. Но для бабы Веры и этого было достаточно. Она оскорблённо поджала губы, процедила: «Жлоб!» и пошла своей дорогой.
Дима просидел на скамейке до позднего вечера. Мимо, кто из подъезда, кто в подъезд, проходили жильцы, здоровались, а Машка всё не шла. Некоторые интересовались яблоками, но Дима отшивал их, как бабу Веру, но уже без истеричных ноток в голосе.
– Не мои, – говорил он, не уточняя, чьи конкретно. – Попросили посторожить.
Жильцы прекращали расспросы и шли по своим делам.
Один раз поинтересовались не яблоками. Инга, жена Могола, остановилась напротив Димы и, грозно подбоченясь, строго спросила:
– Ты моего не видел?
– Да нет…
– А говорят, утром ты с ним в беседке водку распивал! – не терпящим возражений голосом сказала она, сверля Похмелкина взглядом.
– Что вы, я непьющий…
– Знаю я вас, непьющих! – не поверила она. – Пусть он только домой заявится! Я ему устрою!
Моголово Иго одарило Диму испепеляющим взглядом и, грузно шагая, направилось в подъезд. Дима проводил её взглядом и не позавидовал Моголу. Не дай бог его Машенька лет через десять окажется таким же монстром.
Стемнело, в окнах дома то там, то здесь начал зажигаться свет, а Машки всё не было. Завеялась куда- то и, может быть, вообще ночевать не придёт. Не первый раз – такая вот у Димы была тайная зазноба. Но сердцу не прикажешь.
Сидеть дальше не имело смысла, тем более что завтра Диме предстояло работать в первую смену. А первая смена в метрополитене начинается в пять утра.
Он уже собрался уходить, как вдруг из темноты к нему бесшумно метнулась чья-то тень.
– Всё тихо? – спросила тень, и Дима узнал Могола. Он сел на скамейку и, пригнув голову, принялся затравленно озираться по сторонам. – Меня никто не искал?
– Жена спрашивала…
– А больше никто?
– Больше никто… – пожал плечами Дима. Он не присутствовал на торжествах и не знал об изменившейся надписи на мемориальной доске.
– Ух… – облегчённо выдохнул Могол и распрямился. – Кажись, пронесло… Весь день в бегах, еле ушёл. – Тут он заметил авоську с яблоками и обрадовался: – Яблочки – это хорошо! – и протянул руку. – А то с утра не жравши…
– Нельзя! – выкрикнул Дима и, обомлев от собственной храбрости, ударил Могола по руке.
– Ты что, – возмутился Могол, – голодного человека яблоком не угостишь?! – и снова потянулся к авоське.
– Они… – запнулся Дима и, поняв, что, не сказав начистоту, от Могола не отделаешься, прошептал: – Они с приворотным зельем…
– Ах, ты!.. – поспешно отдёрнул руку Могол. – Так, значит, ты решился, сходил-таки к Карге…
Он покачал головой, тяжело вздохнул и сказал тихо:
– Не жди ничего хорошего от подарков ведьмы… Априори.
Затем встал и, сгорбившись, покаянно побрёл домой, где его с нетерпением поджидало «Иго».
«Какой же это подарок, когда за него деньги плачены?» – хотел спросить Дима, но, глядя на согбенную фигуру удаляющегося Могола, промолчал. Посидел ещё немного, размышляя над загадочным смыслом слова «априори», но вскоре тоже ушёл домой – надо было выспаться перед сменой. Ничего, если сегодня не получилось, то, быть может, завтра удастся… В конце концов препарат годен два месяца.
4
Но на следующий день тоже ничего не получилось. Уйдя на работу, Дима спрятал авоську в холодильник, а когда вернулся домой, оказалось, что яблоки сгнили. Все, как одно. Видимо, испарина покойника, то есть разбавитель приворотного зелья, разъедал плоды.
Дима посмотрел на колбочку, где осталась половина эликсира, и решил, что впредь будет обрабатывать только одно яблоко и укладывать его в авоське поверх остальных. Иначе зелья может не хватить – кто знает, когда получится угостить Машку.
Похмелкин вынес авоську с гнилыми фруктами во двор, выбросил в мусорный контейнер и направился на вечерний рынок. Вернулся он через час, сел на кухне, выбрал самое красивое яблоко и уже хотел ввести ему под кожицу пару капель зелья, как тут всё и началось.
В открытую форточку влетела муха и начала назойливо кружить у лица, мешая проведению тонкой, почти филигранной операции. Дима пару раз отмахнулся, но муха не отставала. Пришлось отложить шприц, взять газету, скрутить её в трубочку и начать охоту за мухой. После двух неудачных попыток прихлопнуть назойливое насекомое, Диме таки удалось с ним расправиться. Он снова сел за стол, взял шприц… как в форточку влетела вторая муха, за ней третья, а затем мухи чуть ли не журавлиным клином потянулись со двора на кухню. Они кружили вокруг Похмелкина, жужжали, садились на голову, лицо, руки, лезли в глаза, рот. И только тогда Дима с ужасом осознал, какую глупость совершил, выбросив гнилые яблоки в мусорный контейнер.
Похмелкин захлопнул форточку и объявил войну мушиным претензиям на плотские утехи с ним. Он уничтожал мух десятками, подобно былинному богатырю, который «одним махом семерых побивахом»,
