перевёл все имевшиеся в доме газеты и скрепя сердце вынужден был порвать на листочки журнал «Плейбой». Битва прекратилась с наступлением сумерек, но только из-за того, что мухи ночью не летают – плотным слоем они облепили стекла окна с наружной стороны, готовясь поутру, с первыми лучами солнца, начать новую атаку.
Дима перевёл дух, но оказалось, что рано обрадовался. Почувствовав, как по левой штанине кто-то ползёт, он глянул вниз и похолодел. По джинсам в угаре противоестественной любви карабкался большой таракан. Похмелкин брезгливо стряхнул его на пол, раздавил и тут увидел, как из прихожей на кухню стройными боевыми колоннами атакующей конницы вбегают тараканы и на рысях, с дробным шорохом лапок по полу, несутся к нему. В отличие от мух, тараканам темнота была нипочём, и Дима был вынужден снова вступить в бой. Однако и это было ещё не всё – тараканы оказались лишь арьергардом армии любви, и за ними в квартиру начали проникать мыши…
С ужасом осознав, что вслед за мышами могут появиться крысы, Дима выскочил из квартиры и побежал прочь что было мочи, не в силах противостоять всепобеждающей любви облигатных синантропных животных. Ох, и прав был Могол, когда говорил, что не стоит ждать ничего хорошего от подарков ведьмы…
Ночевал Похмелкин на другом конце города у своего сменщика Голопятова. Голопятов постелил ему на диване в прихожей, но выспаться нормально Дима не смог – всю ночь мерещились полчища атакующих его мух, тараканов и мышей и он то и дело вскакивал на диване, боясь, что воспылавшие к нему страстью синантропные животные доберутся и сюда.
Встав утром с больной головой, Дима побрёл на работу, по пути шарахаясь от каждой мухи. Однако вкусившие приворотного зелья насекомые в эту часть города ещё не добрались, а остальные вели себя хоть и назойливо, но без мистической любви. Любовь – болезнь хоть и заразная, но не передаётся через воздушную среду.
Отработав без происшествий, Похмелкин сдал смену, но домой не пошёл, а направился в хозяйственный магазин, где накупил аэрозольных инсектицидов и порошковых ядов для грызунов, а также с десяток мышеловок и крысоловок. Вернулся он домой в сумерках, опасаясь вызвать среди жильцов нездоровый ажиотаж, если его посреди двора облепят мухи. Дима быстро проскользнул в квартиру и объявил химическую войну осаждающим его в пароксизме любви божьим тварям.
Война длилась две недели. Быть может, удалось бы справиться и раньше, но Дима не догадался вовремя засыпать яду и опрыскать репеллентами мусорный контейнер, его содержимое отвезли на свалку, и теперь насекомые летели оттуда, находя дорогу к своему избраннику известным только им способом. Сердцем чуяли, что ли?
Зато крысоловки и мышеловки не понадобились – с грызунами прекрасно справился дворовый кот Васька, создав тем самым для Похмелкина неразрешимую проблему. Какие-то крохи зелья из желудков мышей воздействовали на кота, и он воспылал к Диме возвышенными чувствами – ни на секунду не оставлял его, постоянно мурлыча, тёрся о ноги, а стоило зайти в квартиру и закрыть перед его носом дверь, как кот начинал мерзко выть. Посадить кота в мешок и утопить у Димы не хватило духу, и пришлось взять его на постой. Днём Васька постоянно путался в ногах, а ночью забирался к Диме в кровать и так основательно вылизывал голову предмету своей любви, что её и мыть не нужно было. Но когда Похмелкин уходил на работу, начинался концерт. С жалобным мяуканьем Васька провожал его до угла дома, а затем долго выл, неприкаянно бродя по двору. Встречал он Диму как ревнивая жена загулявшего мужа – шипел рассерженно, трепал для острастки за штанину, но быстро успокаивался и снова с мурлыканьем принимался путаться в ногах.
Могол, догадывавшийся о причинах столь преданной любви Васьки к Диме, дал ему кличку «Голубой», но она не прижилась, поскольку Могол теперь бывал во дворе редко – у него появились свои проблемы, и нешуточные. Дело в том, что разбитая вдребезги мемориальная доска «последнему представителю великой нации татаро-монголов» на следующий день чудесным образом восстановилась и заняла своё место на стене. Её снова сорвали и разбили, но она появилась вновь. Так продолжалось четверо суток, пока, наконец, делом не заинтересовались в ФСБ. Могола увели в наручниках и неделю допрашивали с пристрастием, пытаясь обвинить не только в хулиганстве, но и в убийстве депутата Хацимоева. Битый по печёнкам Могол сознался во всём на первом же допросе, в том числе и в том, что именно он распял Христа. Но мемориальная доска продолжала появляться на стене каждое утро даже в отсутствие Могола, и его вынуждены были отпустить за недостаточностью улик и недоказанностью состава преступления, обязав самолично каждое утро срывать со стены мемориальную доску. Вернувшись из каталажки, Могол стал тише воды, ниже травы, каждое утро исправно исполнял сизифов труд, вменённый ему как гражданская обязанность, и быстренько возвращался домой. У юбки своего «Ига» он чувствовал себя гораздо лучше, чем в застенках ФСБ.
Пока Похмелкин воевал с возлюбившими его божьими тварями, он часто видел во дворе Машку Ларионову. Но как только война закончилась и он основательно проветрил квартиру и выстирал всю одежду, избавляясь от насквозь пропитавшего её химического запаха, их пути-дорожки словно кто-то развёл в разные стороны. Будто наколдовал. То утром, то вечером, в зависимости от своей смены в метрополитене, Дима поджидал Машку на скамейке у подъезда с авоськой, полной яблок, и котом Васькой на коленях, но встретиться со своей неразделённой любовью ему никак не удавалось.
Наученный горьким опытом, гнилые яблоки он больше не выбрасывал в мусорный контейнер. Первое сгнившее яблоко он разрезал на мелкие кусочки и уже хотел спустить в унитаз, как вовремя одумался. Вспомнил американский фильм, в котором из унитаза вылезает слепленный из фекалий Дерьмоголем, и решил не экспериментировать. То-то будет, когда этот самый Дерьмоголем, воспылав возвышенными чувствами, примется гоняться за ним по двору, оставляя на асфальте зловонные следы. А если догонит, что тогда? Дима до пепла прожарил на сковородке кашицу гнилого яблока, высыпал в металлическую кастрюлю и спрятал в холодильник, надеясь, что через два месяца, когда кончится срок годности эликсира, сможет безбоязненно выбросить пепел.
5
Время шло. Наступил сентябрь, и до окончания срока годности приворотного зелья оставалось чуть больше недели. Зелья в колбочке было на донышке, и оно теперь лишь изредка мигало багровым светом.
Видать, не судьба, безрадостно думал Дима, сидя на скамейке. Не зря Могол предупреждал, что не следует, априори, ждать чего-то хорошего от подарка ведьмы. Даже купленного за деньги.
Он с тоской посмотрел на кота, свернувшегося на коленях клубочком. Васька почувствовал взгляд, поднял голову и призывно муркнул.
– Лежи уж… – недовольно буркнул Дима. – Любовничек…
В это время дверь подъезда открылась, и на крыльцо вышла Машка Ларионова. Сердце Похмелкина бешено заколотилось, а сам он застыл, как гипсовая статуя, не в силах оторвать взгляда от Машкиного лица.
– Здравствуй, Дима, – сказала Машка.
Дима вышел из ступора, проглотил ком в горле и сипло сказал:
– Здравствуй, Маша…
– Ой, какой у тебя котик! – сказала Машка. – Погладить можно?
Котик был самым обыкновенным, беспородным, к тому же с драными ушами, оставшимися в наследие от лихой юности, когда Васька ещё жил обычной жизнью дворового кота. Несмотря на свой изменившийся статус, вроде бы переведший его в разряд домашних котов, ко всем жильцам, кроме Похмелкина, он сохранил стойкое предубеждение. Поэтому стоило Машке протянуть к нему руку, как Васька прижал драные уши и зашипел.
– Ах! – Машка отдёрнула руку. – Злой котик! – пожурила она, скользнула взглядом по скамейке и увидела авоську с яблоками. – Какие у тебя яблоки! Можно одно?
Колотящееся сердце Похмелкина замерло, а затем ухнуло куда-то вниз.
– Можно… – пролепетал он, не веря в свою удачу. Придерживая одной рукой кота, чтобы он ненароком не цапнул когтями Машку, Дима второй рукой приоткрыл авоську так, что из неё можно было взять только верхнее яблоко, меченное приворотным зельем.
Ничего не подозревающая Машка взяла его и снова попросила:
