— Еще нет, папа. Я хотела сначала обсудить ее с тобой.
— Что за глупости?! — Он улыбнулся и выдохнул в ее направлении струю дыма. — Я ведь ничего не смыслю в платьях.
— В платьях?
— Ну да, в платьях, о которых ты говоришь. Будет намного лучше, если ты поговоришь об этом с матерью, а не со мной. Для того матери и нужны, чтобы решать с дочерьми такие вопросы.
Она быстро вдохнула, ощутила запах дыма.
— Папа, я ничего не говорила ни о каких платьях.
— Не беспокойся. Я не сомневаюсь, что твоя мать сама захочет об этом поговорить. — Он снисходительно кивнул головой. — Я знаю, какими становятся барышни, когда речь заходит о нарядах.
Он встал и прошелся по комнате. Сюртук его натянулся на выпирающем животе. Прохаживаясь, он издавал много шума: шуршал рукавами, шаркал по полированному полу, барабанил пальцами по рубашке на груди. Валентина знала, что это верный признак того, что он чемто очень доволен. Чем? Чтото в их разговоре шло не так.
— Мне понадобится всего пара платьев, — осторожно заметила она.
— Нет, моя дорогая. Если не хочешь прогадать с партией, я думаю, тебе понадобится самое меньшее тридцатьсорок платьев. Впрочем, пусть твоя мать решает. Самое важное, что решение принято и мы уже составили для тебя небольшой список имен.
— Папа, о какой партии ты говоришь?
— О муже, конечно!
— О муже? — Руки Валентины упали с колен.
— Да, моя дорогая. Разве не об этом речь? Ты ведь собираешься оставить институт, чтобы выйти замуж? — Он с наслаждением сделал очередную затяжку, снова прошелся по комнате и стряхнул с груди табачные крошки. — Тебе скоро исполнится восемнадцать, Валентина. Настает время, когда нужно становиться ответственнее. Подыщи подходящего мужа в этом сезоне и выходи замуж. Я знаю многих достойных офицеров из хороших семей.
— Я не собираюсь выходить замуж, папа.
— Давай без глупостей, Валентина. Что ты задумала на этот раз?
— Я не выхожу замуж.
— Но ты только что сказала, что хочешь подумать о будущем.
— Да, но я говорила не о замужестве.
— О чем же другом ты могла говорить, черт побери? Мы с твоей матерью… — Он вдруг остановился, как будто ему пришла в голову неожиданная и неприятная мысль. Как только отец перестал двигаться, Валентине показалось, что он вдруг сделался еще толще, одежда на нем натянулась еще сильнее, вены на щеках налились кровью. — И как ты, позволь узнать, представляешь свое будущее?
Она встала и твердо посмотрела ему в глаза.
— Папа, я и пришла для того, чтобы сказать тебе об этом. Я хочу стать санитаркой.
Ее усадили, словно преступницу перед судьями. Но не в кабинете и не в гостиной, где обычно происходили важные разговоры. Родители отвели ее в музыкальную комнату, комнату, с которой она так много лет связывала свои надежды. Ей указали на фортепианный стул с кисточками, которые она всегда дергала и трепала от злости, когда не удавалось чтото сыграть. Мать выбрала кресло у окна. Лицо ее, как всегда, оставалось непроницаемым, но пальцы скрутили носовой платочек в тугой шарик. Молчание матери было даже хуже отцовского взрыва.
— Валентина, — серьезно произнес он, — немедленно выбрось эту глупейшую затею из головы. Меня поражает, как подобная нелепость вообще могла прийти тебе на ум. Подумай о своем образовании. Подумай о музыкальных занятиях. Ты хоть представляешь, во сколько это нам обошлось?
Он расхаживал перед ней, хлопая полами сюртука. Ей захотелось протянуть руку и пригладить их, успокоить отца.
— Пожалуйста, папа, попытайся понять меня. Я говорю на четырех языках, я играю на фортепиано и умею красиво ходить. Но зачем мне все это?
— Чтобы выйти замуж. Для этого и воспитывают барышень.
— Извини, папа, но я уже сказала. Я не хочу выходить замуж.
Полный отчаяния вздох матери она не могла вынести. Валентина повернулась лицом к роялю, к родителям спиной и подняла крышку. Пальцы сами подобрали мягкий аккорд. Потом еще один, и, как всегда, звуки музыки успокоили ее. Дрожь в груди поутихла. Она сыграла отрывок из Шопена, и вдруг ей представился огненноволосый Викинг. За спиной девушки прекратилось всякое движение. Должно быть, родители обменялись взглядами.
— Ты прекрасно играешь, Валентина.
— Спасибо, мама.
— Любой муж гордился бы, если бы после обеда ты могла развлечь его гостей чемнибудь из Бетховена или Чайковского.
Валентина оторвала руки от клавиатуры и сжала пальцы.
— Я хочу стать санитаркой, — негромко и спокойно произнесла она. — Я хочу ухаживать за Катей. Соня не останется с нами на всю жизнь.
Вздох пролетел по комнате, и неожиданно высокая темная фигура отца оказалась прямо за ней. Его рука погладила ее по волосам и опустилась на плечо. Валентина замерла. Впервые за полгода, прошедшие с того дня, когда в Тесово взорвалась бомба, отец прикоснулся к ней. Она боялась, что теперь, если у нее дрогнет хотя бы мускул, он не сделает этого еще полгода.
— Валентина, дорогая моя девочка, послушай меня. Ты же знаешь, я хочу тебе только добра. Быть санитаркой — жалкое занятие. В санитарки идут алкоголички и шлюхи. Приличной барышне не пристало заниматься этим делом.
— Прислушайся к словам отца, — мягко подхватила мать.
— У них бывают вши, различные болезни. — Отец произнес слово «болезни» так, будто подразумевал не просто оспу или брюшной тиф.
— Но сестра Соня не алкоголичка и не шлюха, — заметила Валентина. — И болезней у нее никаких нет. Она — уважаемая женщина.
Отцовские пальцы сжались сильнее на ее плече, и ей показалось, что в эту секунду ему бы хотелось сжимать ей не плечо, а мозг.
— Ты можешь помочь Кате другим способом, — сказал он.
— Как?
— Это несложно.
— О чем ты говоришь, папа? Что я могу для нее сделать?
— Удачно выйти замуж.
Она резко снова повернулась к роялю, едва не заплакав от разочарования. Вступать в спор с отцом она не хотела.
— Ты слышала, что я сказал, Валентина. — Его голос зазвучал тверже. — Дьявол, ты должна выйти замуж. Как можно скорее. Я настаиваю на этом. Ради доброго имени семьи Ивановых.
7
Поэтому он и принял теорию Льва Троцкого о перманентной революции. Както раз они с Сергеевым видели выступление Троцкого на какомто митинге, и их настолько поразил этот прозорливый человек с копной неуправляемых волос и в блестящих очках, что они после этого долго ходили по улицам и возбужденно обсуждали его выступление. Он показал им новый мир. Мир, в котором справедливость и равенство были не пустыми словами, а живой, дышащей повседневностью для каждого человека. С того дня они не только сами уверовали в идеи социализма, но и собирали вокруг себя единомышленников.
