занялся желто-зеленым огнем. Спасаясь от него, умолкли сверчки и цикады.
Ничего, что бы можно было назвать мотыльком.
Я прошелся лучом вдоль основания стены, пошарил на берегу, направил в лиманскую даль.
Пустота.
Сандуляк тускло попросил:
– А возле крайних строений?
Я провел луч по черным окнам и кособоким заборам. Метрах в ста пятидесяти, у заснувшего во мраке крайнего дома, появился и тотчас исчез тощий кот.
Потерянный историей городок.
– Занавес… – мрачно сказал Сандуляк.
Он был похож на подсудимого в зале. С каким-то невероятным приговором: пожизненное изъятие тайны.
Изорвав горизонт в клочья, буря успокоилась и забыла про Аккерман. Фонарь я больше не зажигал. Благо луна вновь позволяла видеть, что находится под ногами. Наши тени вели себя смело.
Мы спустились с валганга стены и, стараясь не шелестеть сухой травой, пошли вдоль массивной кладки. Конфликтов с охраной крепости совсем не хотелось. В помещении возле моста дремал желтоглазый светильник.
Нам надо было пройти к угловой башне Южного крепостного двора. Считается, именно с её веранды мечтательно осматривал пейзаж поэт Пушкин. К известняковому торцу башни прислонились заброшенные ворота. Полураскрытые створки так и не встретили бурю. Их придерживал обрывок цепи. Невесело вздохнув, мы покинули крепость.
С той стороны крепостной стены догорал костер. Полдюжины местных ребят застыло смотрели на багровую чашу. В пепле валялись обугленные панцири днестровских раков. Воздух насыщал кислый запах вина. У нас было отвратительное настроение, волна его пришла к ребятам из темноты: они почувствовали чужих, ещё не увидев. А рассмотрев нас, особенно меня – при ружье, с заправленным для выстрела гарпуном, – ребята пришли в серьёзное беспокойство.
Я успокоил их: всё нормально, извлёк стрелу и не спеша прикурил от тлеющей ветки.
Кто-то спросил:
– Приключенья искали?..
– Что-то вроде того…
– Сегодня духота – около цитадели самое время.
– И что же может случиться?
– Если не знаете, приходите ещё.
В этих словах был свой резон. Я спешно кивнул на прощание, потому как Сандуляк уже исчез в темноте.
Не забуду фразу, которую едва услышал. Один из ребят, дождавшись, когда я отошёл достаточно далеко, заметил:
– А я говорю, опять прилетал!
Мы погружались в песочную тень огромной стены, словно в пену. Теперь, за пределами крепости, можно было включить фонарь. Я выбрал самый сильный режим.
Сандуляк нетерпеливо попросил:
– Давайте посмотрим ещё раз!
На крепостной стене, когда я выбрал шнур и поднял гарпун, он протянул мне салфетку.
– Стоит протереть острие. Думаю, остались следы. Я видел, как гарпун чиркнул по цели.
– Задел, как минимум.
Тогда я старательно протёр жало. А теперь вновь посветил на салфетку.
– Ничего существенного.
Видимых следов крови, пыльцы с тела или крыльев не наблюдалось. Но факт, что на салфетке осталось нечто, похожее на шерстинки.
Расстались мы
Чувствовалось, что большую часть вины он перекладывает на меня. Я подумал, через два-три месяца мы будем рассказывать про эту ночь разные вещи.
На воротах двора, где он жил, было написано краской: «Посторонним вход воспрещен!»
Этим вечером кто-то исправил:
«Потусторонним…»
Поздним утром следующего дня мы встретились возле базара. Сандуляк чувствовал себя отвратительно, ему хотелось запереться в квартире, лечь на диван, натянуть одеяло до своих измученных глаз. Но ведь он обещал, что мы обязательно поговорим на дорогу.
Отнюдь, сил у него не хватило: несколько кварталов мы прошли молча. Затем остановились возле Вознесенского храма.
– Отсюда близко, вокзал за углом, – он забыл, как накануне мы вместе проделали этот путь.
Я попробовал найти несколько теплых слов:
– Я понимаю: теперь ждать ещё год, и неизвестно, будет ли следующее лето удачным.
– Понимаете?.. Вот так вы решили… Вы сказали сейчас: ухо взрослого африканского слона весит 85 килограммов. А я рассказывал о звуках саванны.
Напрасно он так. Я сказал инертные, простые слова. Сандуляк был уверен: надо возвращаться или со щитом, или через огороды. Я знал третий – неизвестный ему по самой его сути путь – не возвращаться вообще. Не отказываться от тайны.
Его отец, младший лейтенант из затертого сорокового года, был уверен: надо жить там, где осталась тайна.
Сумерки лет – и такой сноп света!..
Я думал о тайне. О тайне вообще и о тайне в крепости Аккерман. Разве это лишь нечто, сокрытое от остальных? Много больше тайна – иное движение мыслей, желание не жить известным всем другим способом.
Он попросил ещё раз посмотреть на салфетку. Теперь в его кармане нашлась мощная линза.
Я предложил:
– Могу оставить…
– Не стоит, в Одессе гораздо шире возможности экспертизы. Ко всему же… М-да… Смею уверить, что результат не обрадует в должной мере.
Собственно, так и случилось.
С экспертизой мне любезно помог одноклассник.
– Кошачья шерсть. Животное ведет полудикий образ жизни.
Мне сразу вспомнилось: Сандуляк подмешал в состав щепотку толчёного корня валерианы. Феромоны аккерманского мотылька имели привлекающий кошек запах.
Я спросил:
– А кровь?
– Крови нет. Отсутствует по определению. Повторяю: только несколько шерстинок с признаками каких- то аптечных ингредиентов.
– Так следы – или признаки?
– Признаки!
– Дела-а… Напиши. Максимально подробно, если не затруднит.
– Не затруднит. Этих данных достаточно?
– А что, есть другие?..
Трудно поверить, но Сандуляк связался со мной лишь спустя неделю. Он поздоровался с таким спокойствием, что я решил: «Другой человек».
– Это вы, Игорь Петрович?.. Я с вами говорю?..
– Я, кто же ещё…
