А потом соленая кровь во рту, и тупая боль в затылке, и снова страх, и снова ненависть…
И никто из всего нашего призыва так и не встал, чтобы этому помешать. Никто.
Бродячий Стоматолог стоял рядом с нами. Он выбирал, а мы ждали, раздавленные, но еще не до конца, ведь каждый из нас надеялся выжить, выполняя правила поведения, расклеенные на всех столбах, не убегая, не замахиваясь и не дразня, пытаясь обмануть себя и всех остальных своим деланно-равнодушным видом.
Автобус вилял и проваливался в выбоины на асфальте, выползал из них, хрюкая старой коробкой передач, а мы все ждали, с кого же он начнет, но Бродячий Стоматолог вдруг прошел мимо нас, туда, где в одиночестве сидел тот самый мужик в парусиновой куртке, совсем еще недавно выяснявший у меня, как давно прошел автобус маршрута номер три.
Обернувшись, я увидел его остекленевшие глаза и ужас в них, ужас человека, глядящего на приближающуюся смерть с лицом, сползшим к подбородку.
Бродячий Стоматолог подошел к нему и что-то негромко сказал. Тот с готовностью открыл рот и зажмурился, откинув голову назад. Бродячий Стоматолог повертел щипцами, примеряясь, и с хрустом вырвал зуб из нижней челюсти мужика.
Мужик замычал и судорожно вцепился руками в сиденье. Вместо того, чтобы вцепиться в глотку Стоматолога. Он не сделал этого потому, что надеялся. Ведь прожить можно и без зубов.
Кровь текла по его губам и капала на куртку.
Стоматолог бросил под ноги зуб и внимательно осмотрел добросовестно разинутый рот.
То, что должно было произойти дальше, знали все, кто жил в этом городе, окруженном со всех сторон холодным морем.
Сначала жертве выдергивали зубы, а потом сворачивали шею. Обычно тело находили где-нибудь в канаве, рядом с пустыми пластиковыми бутылками из-под пива и смятыми сигаретными пачками.
Если бы я был плотником, я украшал бы резьбой уличные столбы, чтобы они стали похожи на древние индейские тотемы, я построил бы ажурные павильоны, похожие на китайские домики для чайных церемоний, я вырезал бы из березовых чурочек затейливые ложки и черпаки.
Если бы я был плотником. Но я не плотник. И, наверное, никогда им уже не стану…
Я вскочил, чувствуя, как черная волна захлестывает мое сознание, как каменеют мои мышцы, и прыгнул на Бродячего Стоматолога, целясь кулаком ему в висок, заранее зная, что его не остановить не только кулаком, но и пистолетом, и что его нельзя дразнить, и, хуже того, замахиваться.
Но я не собирался дразнить Бродячего Стоматолога.
Я хотел его убить. Вопреки всем инструкциям.
Александр Подольский
Такелажники
Небо лишь на мгновение выглядывало из-за туч и тут же укрывалось в густых зарослях смога. Черный океан ядовитых испарений над головой отражался в безграничном море далеко под ногами. Осколки отключенного от питания мира стучались в стены сотней этажей ниже. На крыше было, как всегда, холодно. Лучи солнца в это время года застревали в сером куполе, лениво просвечивая туман, как гроздья полумертвых ламп.
Четвертый подошел к обрыву, в который валился кусок разорванной крыши. Снизу дохнула свежесть последнего потопа. Ухватившись за ошметок перил, Четвертый вытянул перед собой руку с ненужными креплениями и разжал пальцы. Россыпь железок подхватил ветер и потащил вниз. Металлические крошки ударялись в уцелевшие окна верхних этажей, словно отсчитывая расстояние до линии воды. Всплеска Четвертый не услышал – было слишком далеко, но холодная бездна приняла свежие дары с благодарностью. Иначе и быть не могло.
– Хватит его кормить, – сказал Седьмой. – Это же глупо, сколько повторять можно.
Четвертый отошел от края и присел на горку закопченных покрышек. Он взглянул в юношеское лицо Седьмого и приготовился к npi гвычной лекщ п i друга.
– Ну сам посуди, – продолжал Седьмой, застегнув куртку до самого горла, – наша задача ведь из него всякую дрянь доставать, а ты ее обратно сыплешь.
– Это другое. Груз ведь сам к нам идет, мы ж не чистильщики. Остается только поднимать его и размещать. Но мелочевка такая никому не нужна, а морю всегда приятно схватить очередную добычу. Вот я его и кормлю.
Седьмой покачал головой, глядя на выгнутую под странным углом звездообразную башню булочников, которая тянулась из воды, казалось, во все четыре стороны.
– И ты думаешь, оно тебе за это благодарно?
– Думаю, да, – ответил Четвертый. – За два года мы всего на этаж утопли, так что раньше было гораздо хуже. Можешь у Первого спросить.
У небоскреба врачей вдалеке вспыхнули окна средних этажей, будто вымершую громаду опоясал электрический угорь.
– Химичат опять, – кивнул в сторону света Седьмой. – Так, глядишь, скоро дохимичатся.
Четвертый вздохнул. Врачи и впрямь в последнее время чересчур увлеклись экспериментами, и это его не на шутку беспокоило. Особенно учитывая, что осталось их всего семеро. Из-за волнорезов был нарушен необходимый состав почти всех домов, не хватало еще нести смерть самим себе.
Пока Седьмой проверял оборудование и возился с лебедкой, Четвертый смотрел на горизонт. Уходящий в бесконечность пейзаж огромными штырями пронзали сотни затопленных небоскребов. Механики, библиотекари, портные, пожарные, чистильщики и все остальные. Покореженные временем здания напоминали клонированные грибные ножки, выделялся разве что дом святых, но это и неудивительно. Носители религии не могли селиться абы где, потому и сохранили всех своих в целости. Крыша их небоскреба казалась поистине неприступной.
Четвертый, как и все остальные, смутно помнил смену поколений. Размытые образы отцов и матерей, уходящих в дом старости, всплывали разве что во снах. Предки обучили их основным вещам и исчезли из жизней отпрысков навсегда. Точно такая же судьба ждала и Четвертого, когда придет пора отправляться в дом потомства. Но до этого еще нужно было дотянуть, сейчас самому старшему из такелажников было пятнадцать, а окружающий мир вдруг стал меняться.
Море, главенствующая сила в погибшей цивилизации, почитаемое многими божество. Теперь оно таило в себе не только воды, год за годом пожирающие этажи. Из бездны выбрались существа, которые загнали всех жителей домов на крыши. О них не говорилось в книге профессий, о них ничего не знали и святые. Агрессоров назвали волнорезами. Поднимались из глубин они только ночью, благодаря чему резко выросла важность часовщиков, ведь времена суток здесь практически ничем не отличались. Четвертый только благодарил море за то, что ему не суждено было родиться в небоскребе водолазов, которые первыми столкнулись с неизвестной силой.
– Может, костер зажжем? Холодно ведь, – сказал Седьмой.
– Давай уж остальных дождемся, – ответил Четвертый. – Топлива очень мало.
Седьмой поежился от укусов ветра, который бесновался на крыше. Как и положено по книге профессий, в каждом доме изначально жило Десятеро, но волнорезы успели серьезно подкорректировать состав многих небоскребов. Вот и такелажники потеряли двоих во время погрузочных работ, а Седьмой как раз все это наблюдал, успев чудом спастись. С тех пор он больше не покидал крышу. Никогда.
Справа от друзей взлетела шипучка. Красная ракета рвала сумрак на куски, разбрасывая в стороны огненные брызги.
– Прицепили, – сказал Четвертый, – пойдем.
Старые механизмы заскрипели, забренчали цепи, завыли подъемники. Зарычал электрический привод, и трос стал кольцами сворачиваться вокруг барабана лебедки, словно подводная змея. Седьмой и Четвертый управлялись с техникой, которая уже несколько веков топталась на месте, довольно уверенно.
– Помнишь, как пианино подняли? – пробормотал Седьмой, пытаясь разглядеть ползущую снизу громаду.
– Еще бы, – ответил Четвертый, – знатный костер был, теплый.
Проход в центре крыши зашевелился. Через секунду из него показались две мальчишеские физиономии.