Я как раз проходил мимо овощного магазинчика господина Ли, когда услышал топот бегущих ног, и в облаке пыли прямо на меня выскочил растрепанный Фабио в одном ботинке и без пиджака. За ним гналась целая толпа мужчин: братья Миллер, отец Лины и Марка Хоффманов и еще несколько человек, в том числе незнакомый пожилой господин, которого я недавно видел вместе с девушкой в ресторане. Сейчас он выглядел далеко не так благообразно, как тогда, вдобавок размахивал над головой толстой велосипедной цепью. Другие потрясали метлами, палками, граблями, лопатами – кому что под руку подвернулось.
– Седрик, помоги! Позвони в полицию, – кинулся ко мне Фабио, и мы вместе с ним вломились в лавочку Часовщика, чуть не высадив при этом стеклянную дверь. Там, на конторке в углу, между лотками с помидорами и свеклой стоял доисторического вида телефонный аппарат с цифровым диском. Пока Фабио, запинаясь от страха, пытался что-то втолковать невозмутимому китайцу, я бросился к телефону и снял трубку.
Набрать номер мне не дали. Ворвавшиеся вслед за нами в магазин Паскаль и Фредерик Миллеры схватили жертву за волосы и, осыпая пинками, выволокли на улицу, а благообразный – то есть совсем уже не благообразный – пожилой господин, вырвал у меня из рук телефон и с размаху грохнул его об пол. Меня он отшвырнул в угол, как щенка. Господина Ли тоже.
Я думал, что Фабио линчуют на месте, как линчевали когда-то несчастного Кукольника, и, плохо соображая, что делаю, рванулся ему на помощь. Но на плечо мне легла тяжелая рука Часовщика.
– Не торопись под палки, Седрик. Успеешь. Твой час еще не настал.
Я поднял взгляд. Всмотрелся в его круглое, похожее на испещренную горными хребтами и кратерами луну лицо и понял, что он очень старый. Гораздо старше, чем говорил о нем Марк. Его шея цвета слоновой кости походила на древесный ствол со множеством годовых колец, а глаза, гладкие и блестящие, как черные агаты, должно быть, видели строительство Великой китайской стены.
В них – в этих глазах – я прочитал неожиданное: понимание, мудрую печаль и… почтение. Как будто не двенадцатилетний парнишка стоял перед ним, а равный ему. Он даже мое имя «Седрик» произнес необычно, раскатав на языке, словно древний свиток: вроде бы мое имя и в то же время совсем другое. Точно не по имени назвал, а благословил на своем странном наречии.
«Вот кому можно рассказать обо всем, – почувствовал я. – Про Мерзость, про Кукольника, про Пчелку и про Фабио… Только нет смысла ему рассказывать – он и так все знает. Да еще много сверх того».
Сквозь пупырчатую, с розовой поволокой витрину мы видели, как Фабио посреди улицы топтали ногами, лупили черенками от лопат, таскали за волосы, а распоясавшийся старик все норовил заехать ему каблуком в пах.
– Господин Ли, но мы должны, – пролепетал я, – как-то позвать на помощь. Они забьют его до смерти.
– Авось не забьют, – спокойно ответил Часовщик. – Он всего лишь владелец ресторана. Его могут простить. Тебя не простят, Седрик.
Пронзительный женский крик – я не разобрал чей – распугал толпу. Мужчины перестали бить Фабио, подхватили лопаты и торопливо разбрелись, продолжая громко ругаться и выкрикивать угрозы в адрес бразильца и всей его родни.
– Так что не дергайся. А то хочешь, – китаец хитро прищурился, и от этого по лицу его прокатилась волна тонких мимических морщин. Словно над холмистой долиной засияло солнце, – могу взвесить тебе…
Я пулей вылетел из магазинчика. Когда бы ни пришел мой час, знать о нем заранее я не желал.
– Если надумаешь, заходи, – донесся мне вслед каркающий голос Часовщика.
Фабио сидел на земле. По его виску текла кровь, разорванная пополам рубашка болталась на смуглом теле грязными тряпками. При виде меня он замахал руками, словно говоря: «Иди дальше, не останавливайся». Может быть, боялся, что у меня будут неприятности, или стыдился своего жалкого вида. Не знаю. Не всегда можно догадаться, что у взрослых в голове. Но так или иначе, я подчинился.
В таком маленьком поселке, как Оберхаузен, новости разлетаются быстро – ни дать ни взять вспугнутые мухи с кучи навоза. Не успел я переступить порог, а мать уже вышагивала взад-вперед по комнате и обсуждала с кем-то по телефону сегодняшнее нападение на Фабио, жеманно сетуя, что, мол, «от иностранцев нормальным бюргерам проходу нет». Отец примостился тут же, на диване, и кивал без воодушевления каждому ее слову. Хотя тот, с кем говорила маман, его кивков не видел все равно.
– Привет, – поздоровался я, но на меня никто не обратил внимания. Быть человеком-невидимкой иногда удобно, но порой это начинает раздражать.
– Да чтобы я еще когда-нибудь! – с непонятным мне пафосом говорила маман в трубку. – Да больше ни ногой в этот вонючий ресторанчик!
Что ж. Это значило, что обедов у Фабио больше не будет. Поскольку на мать надежды было мало, пришлось нам с отцом засучить рукава и встать к плите. Мы решили приготовить спагетти – просто, дешево и сытно. Бросай в кастрюлю и вари, а как разводить соус написано на пакетике. Очень удобное блюдо.
– Пап, – начал я издалека, – неужели все из-за кошки?
– Какая кошка? – не понял отец.
– Я про Фабио.
– А… вот ты о чем. Да при чем тут кошка? Cherchez la femme, сынок, – по губам отца поползла ухмылка, та самая, которой он всегда заставлял меня краснеть.
– Э…?
– Вообще-то, ты еще маленький, но, как мужчина мужчине… – отец наклонился ко мне так низко, что его жесткие, как щетка, усы, кольнули меня в ухо. – Наш прыткий бразилец этой ночью завалил жену Патрика Клода. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Я задумался. Что отец хотел сказать словом «завалил», я догадывался. Но кто такой Патрик Клод? В Оберхаузене я знал каждую свинью, но про человека с таким именем никогда не слышал.
– Это кузен Генриха Миллера, недавно приехал с женой навестить родственников, – пояснил отец, словно подслушав мои мысли. – А супруга… ха-ха-ха… с бразильцем…
Он сухо, с издевкой, рассмеялся. Надо же. Мне казалось, что мои родители в хороших отношениях с Миллерами. Но, может быть, дело не в Миллерах и не в них. Я снова вспомнил про Мерзость, и мне сделалось тоскливо и муторно, как после долгой езды по кругу.
– Такой пожилой господин с бородавкой? – спросил я. – У него еще жена молодая, на учительницу похожа? Я видел их позавчера в «Perle». Этот хрыч… э… господин ее лет на сорок старше.
– На учительницу? – удивился отец. – В «Perle», говоришь, видел? Вот он глаз-то на нее и положил. Сын, это не наше дело, кто кого насколько старше. Патрик Клод – очень уважаемый человек.
Ну, пусть так, подумал я. Пожалуй, фрау Клод легко понять – когда муж, хоть и уважаемый, но старый, а бразилец – ее ровесник и внешне очень даже ничего, насколько я мог судить. Вот только не сходилось тут что-то.
– Пап, но ведь Фабио всю ночь был в ресторане, когда же он мог… э… эту фрау Клод? Мы сами там ужинали с мамой. Там еще праздник устроили бразильский. Свадьба сестры, ты помнишь? Он же все время был на виду, Фабио.
Отец макнул палец в соус, облизнул и вытер кухонным полотенцем.
– Все, сын, когда вода закипит, бросишь спагетти. Соус готов. Да мало ли как. Откуда я-то знаю?
– Его оговорили, папа! – закричал я в отчаянии и, видя, что отец собирается уходить, ухватил его за фартук. Тесемки развязались, и фартук остался у меня в руках. – Погоди! Мне надо тебе кое-что сказать. Это важно! Я знаю, что происходит в Оберхаузене. Ты только выслушай! Мы с ребятами, с Морицем, то есть и с Хоффманами позавчера играли…
– Седрик, потом, – отмахнулся отец. – Потом послушаю про твои игры. Да и вообще, ерунда у тебя, сын, на уме. О серьезных вещах надо думать.
Глава 5-я
– Конечно, пытался, – сказал я, – несколько раз. И с матерью, и с отцом. Не слушают они меня. А с кем еще я мог поговорить?
– С Фабио, например, – предложил Марк.
Со стороны дороги тянуло дымом и пылью. Оберхаузен изнемогал от жары. Сквозь прорехи в небе пробивались жесткие лучи ультрафиолета, обесцвечивая все вокруг, и мне казалось, что наш сарай –
