в Великий Новгород воеводой большого полка «для походу» Андрея Ивановича. Князь Андрей не сплоховал, поспел на судах к осажденному городу Орешку, нанес полку Делагарди столь значительный урон, что шведы бежали.
Князю Андрею царь пожаловал золотой — высшая награда воеводам, а Василию Ивановичу позволили поехать в Шую, привести в порядок хозяйственные дела.
Проводить старшего брата явился князь Дмитрий. Рассчитал тонко. Не открестился от опального, но и особого внимания не выказал. Вошел в дом, когда все садились перед дорогой.
По лицу Дмитрия бродила таинственная, блудливая улыбочка, Василий эту улыбку приметил, но не мог сообразить, что непристойного нашел брат в доме. Дмитрий сам не утерпел, придержал Василия в сенях и шепнул на ухо:
— Царь послал Федьку Писемского в Англию — сватать дочь графа Гастингского.
— А что с Марией Федоровной? — вырвалось у Василия.
Дмитрий прикрыл ему ладонью рот.
— Слава Богу, здорова. Скоро родит.
В великом изумлении садился князь Василий в карету. Лошади тронули, провожающие замахали платками, руками, кто-то из дворни плакал, нищие кланялись, крестили карету, благословляли путника. Князю прешли на ум стихи, читанные прошлым вечером:
— И не погибнеши! — сказал вслух Василий Иванович, и стало ему смешно: Грозный царь — скоморохом кончает жизнь.
Удивился не мысли, но само собой сказавшемуся — «кончает жизнь». Ивану Васильевичу пятьдесят два года. Десять раз еще успеет жениться.
А перед глазами уже стоял счастливый семик да летунья с берез…
Приехал князь в Шую тихо. В город был послан гонец предупредить власти и домовитых горожан, чтоб встречу не устраивали, ибо царю торжество в честь опального не понравится.
Дворня сбежалась поклониться своему господину.
— Сытно ли живете? — спросил князь.
— Сытно!
— Богу молитесь?
— За тебя молимся, князь!
Кто был ближе, кинулись к ручке, и Василий Иванович, никого не отталкивая, поспешил в дом.
Прошел сенями, где под потолком сохли веники да калина с черемухой, бегом одолел прихожую, и в первой малой горнице увидел… ее.
Василиса стояла перед божницей, на его шаги повернулась, вскрикнула легонько.
И тут кто-то стремительно протопал через горницу и схватил князя за ногу.
Ребенок. Мальчик.
Сердце рванулось из груди, застряло в горле, и умер бы — слезы спасли. Полились столь обильно, что сердце поплыло в соленом потоке, покачиваясь. Он и продохнул.
Мальчик тянул к нему руки, и он взял его, поднял, а крошечка щекою припал к его щеке и затих.
Василиса обмерла, не зная, что и делать, князь сам сообразил. Подошел и свободною рукой обнял.
— Господи, ты будто день ясный! — и спросил, оробев: — Зовут… как?
— Смилуйся, князь!.. Василием наречен.
— А знаешь, что это за слово такое — Василий?
— Не знаю.
— Василий — василевс. Это значит царственный.
— Ты и есть наш царь.
Две недели прожил князь Василий Иванович в Шуе, не в силах расстаться с Василисой, незаконнорожденным сыном, рабом своим…
Наконец собрался, поехал в починок.
Осень распожарилась, но от хладного огня пламенеющих дубрав, лиственного бора, березовых рощ по сердцу сквозило тревогой. Василий Иванович, сам не ведая почему, проехал мимо Горицы, мимо дома вдовы Марьи. А спешить-то было уже не к кому: дедушка Частоступ умер, Агий с острова скрылся.
На обратной дороге Василий Иванович разглядел приятное для себя: возле вдовьего дома Марьи стоял еще один дом, новехонький. Знать, старший сын вдовы женился.
В Горице князь развалюх не увидел. Опросив жителей села об их достатке, о настроениях, дал денег обедневшему мужику на подъем, с отдачей, а сильно постаревшего управителя Елупку наградил лисьей шубой и двумя рублями денег.
Время было неспокойное. На Волге шла война. В Нижнем Новгороде, в Муроме, в Кинешме стояли царские полки. Василий Иванович знал, не худо бы и в Шуе собрать добрую дружину на случай прихода казанских бунтовщиков, но царь ведь Бог знает что подумает…
Долгая зима промелькнула для Василия Ивановича как один день. Ему было уютно да ласково с Василисой. Жил бы и жил в милой Шуе, но братья позвали его строгим письмом в Москву, и поехал он, спеша обогнать половодье.
Поспел к радости своей. Государь Иван Васильевич гнев сменил на милость: указал быть на берегу, в Серпухове. Большой полк государь поручил боярину Федору Ивановичу Мстиславскому, а князю Василию дал полк правой руки, передовой — князю Андрею.
В январе 1584 года царь Иван Васильевич заболел. Дыхание его было смрадно, опухли ноги. Лежа в постели, он отвлекал себя от мрачных дум игрой в шахматы с Родионом Биркиным. Биркин любил нападать неистово, государь заманивал его фигуры в ловушки и пожирал.
Биркин, старый опричник, был не только удобным партнером для игры, но имел наитайнейшее поручение и привилегию знать, что говорят о царе среди бояр и среди народа.
— Ну что, Родион, — спрашивал государь, — Федора моего дураком небось величают?
— Блаженным, государь.
— Никак не хотят его в цари?
— А куда денутся?
— Боярский ум изворотлив, как глист. Глист в утробе сидит, света страшась. Да ведь потому и жив, что во тьме… Ох, уж я им устрою напоследок!..
Биркин, глядя на бедную свою туру — приходилось менять на простого солдата, — положил короля на доску.
— Сдаюсь!
— Нет, уж ты играй! — не согласился Иван Васильевич.
— Чего тут играть?!
— Да вот чего! — Грозный повернул доску и фигурами Биркина в пять ходов поставил мат своему же королю.
— Я этого не видел! — изумился наитайнейший царский наушник.
— А что о младенце говорят, о Дмитрии?
— Дмитрия в счет не берут. От седьмой жены.
— От седьмой? — Грозный засмеялся. — Дума заседает нынче?
— Заседает, государь. Шлют твою грамоту в Сибирь князю Семену Волховскому.
— Зови слуг! Одеваться, быстро! Пусть отнесут меня в Думу.
