того ни с сего добавил: — Мне бы в батальон такого, как вы, комиссара!..
Вода продолжала заметно падать. Она опустилась на полметра от наивысшего уровня, четко прочерченного по откосу вала полоской желтой пены. Решено было, не распуская людей, вести их на фабрику сушиться, греться, отдыхать. На дамбе же на всякий случай выставить надежные посты.
У той же поленницы дров намечали караульных. Анна называла людей, капитан записывал.
— А меня! — послышался вдруг голос.
Перед усталыми членами штаба по борьбе с наводнением предстала Галка. Но в каком виде! Кокетливый кротовый жакет ее был будто облизан, косынку она где-то потеряла, и волосы, обычно пышные, волнистые, свисали на лицо сосульками. И только непобедимый Галин румянец, по-прежнему полыхал на смуглых щеках.
— Девица эта сегодня изрядно потрудилась, — улыбаясь, сказал капитан. — Ну что, доверим ей пост? А?
Анна, знавшая ветреный характер племянницы, с сомнением подняла было бровь, но возражать не стала. После полуночи, когда вал совсем обезлюдел, Галка заступила на дежурство.
22
Весь вал, отгораживающий фабрику от реки и как бы охватывавший ее полукольцом, капитан разбил на участки. Галкин участок был тихий, за поворотом реки, за старым бревенчатым ледоломом, как раз там, где корпус ткацкой ближе, чем в других местах, подступал к берегу. Соседом слева на острие мыса, на ответственном месте ледолома, оказался Лужников, а справа — пожилая ткачиха тетя Поля.
Дежурным было вменено в обязанность в случае опасности поднимать тревогу. Для этого им вручили милицейские свистни. Получив свой, Галка тут же его испытала, издав длинную переливчатую трель, и, убедившись, что свисток голосистый, спрятала в карман.
В сущности она уже бранила себя за то, что напросилась на дежурство. Подумаешь, дело — торчать на валу одной, как пугало огородное! Да еще ночью, да еще когда каждая косточка от усталости ноет! На фабрике сейчас тепло, много девчат, и саперы, наверное, там — есть с кем поболтать, попеть и сплясать. А тут… Хоть бы соседи интересные были, а то старушенция тетя Поля — бабушкина подружка да этот Лужников — дядя Пуд, как его прозвали фабзайцы… Вот и кукуй одна целых три часа!
Впрочем, понемногу ночь взяла девушку в свой колдовской плен. С наступлением тишины все начало приобретать особые голоса. С мелодичным бульканьем клубилась темная вода. Тихо позванивала льдина, выпертая другими на гребень вала и теперь на теплом ветру распадавшаяся на продолговатые сверкающие иглы. С протяжным вздохом опускался жухлый снег. И только лед двигался совсем бесшумно, как в кино, когда вдруг пропадает звук. Галка смотрела на него, и ей казалось, что не лед идет вниз по реке, а она сама вместе с валом, с фабрикой плывет ему навстречу, влекомая неведомой силой. От этого чуть-чуть кружило голову.
Подложив под себя деревянную лопату, девушка уселась на льдину и от нечего делать стала следить за рекой. Проплыл кусок проселочной дороги с сосновой вешкой. Что это темное? Ага, стог сена. Проворонили колхознички! Впрочем, может быть, и не колхозники, лед-то идет верховой. Говорят, там еще фашисты. Ну что ж, плыви, плыви, сено, лучше тебе в реке быть, чем попасть в брюхо немецких коней! А вон еще кусок дороги и что-то на нем темнеет. Ага, указатель — желтенькая дощечка на палке и по- немецки: «Minen». Значит, мины. Гм… Где ж они были, эти мины? В воде? Чудно… Доска проплывет, и опять лед, только лед, какой плыл по реке и до войны и сто, и двести, и многие тысячи лет назад, когда не было вовсе никаких войн.
С войны Галкина мысль сворачивает на сержанта Лебедева… Что же ему ответить: любит она его или нет? И вообще, что такое любовь? Ну, в романах, там ясно: «…Он притянул ее к себе и прижался губами к ее ослабевшим теплым губам». Это понятно: целуются. Но ведь нельзя целоваться по почте: «Я вас мысленно целую». Смешно!.. А чувство? Что, собственно, она чувствует? Ну, ждет писем. И что? Просто любопытно узнать, как он живет, кто его товарищи, как они там все лупят этих проклятых оккупантов… Ой, какой чудак этот Лебедев! О его товарищах Галка знает даже больше, чем о нем самом. А о себе пишет только: «Поймали языка, был на вылазке в тыл врага, перехватил немецких лазутчиков…» И все. Это можно и в газете прочитать… А все-таки, граждане, она, должно быть, его любит! Как свободная минута, так думает о нем: где-то он, цел ли, не ранен ли?.. И на сердце беспокойно: а вдруг убили?.. Но, может, и это ничего не говорит? Ведь и за Марата Шаповалова беспокойно, и за дядю Филиппа беспокойно, и за дядю Колю…
И еще хочется Галке, чтобы сержант Лебедев приехал в Верхневолжск. Пройтись бы с ним под ручку по фабричному двору навстречу возвращающейся смене: вот вам, смотрите на моего. Ах, если бы вот сейчас он был тут! Пусть бы, как в романе, его руки притянули ее к себе и к ее ослабевшим теплым губам прижались губы… старшего сержанта Лебедева И. С.
— …Ой, хоть бы с кем-нибудь потолковать, посоветоваться, что ли! — томится Галка, вздыхая… И никого кругом, ни души…
Что это темнеет на ближней кромке льда? Батюшки, человеческое тело! Ну да, старик в полушубке. Лежит навзничь, бородой вверх. Мертвый, в льдину вмерз… «Кто же это тебя, бедный дедушка, так?» Да, война, война… Может быть, в эту минуту и сержант Лебедев лежит, запрокинув голову, где-нибудь на льдине и какая-нибудь река несет его тело невесть куда…
Но льдина со стариком прошла, а о грустном Галка долго думать еще не умеет. Ага, кто-то шагает по валу. Наконец-то! Грязь чавкает под сапогами. Вот уж сейчас-то наговорюсь всласть! Нет, это старый усатый сапер проверяет посты. Вот ведь начальство, не могли кого-нибудь помоложе на это определить.
— У тебя как, красавица, тихо тут?
Галка вскакивает, бросает руку к воображаемому козырьку.
— Так точно, товарищ начальник, происшествий нет.
Сапер смотрит на реку, удовлетворенно улыбается.
— Спадает, заметно спадает. Похоже, одолели-таки мы ее, бесстыдницу. Закурить нет? Хотя что я, какой ты, к шуту, курец!.. Ну, курносая, смотри в оба.
Чавкает под подошвой грязь, и сапер, удаляясь, как бы медленно растворяется в весенней, темно- синей, густо обрызганной звездами мгле… Да и что с него толку! Разве с ним посоветуешься о таком важном деле, как любовь?
И опять только приглушенный клекот воды, шорох проплывающих льдин, осторожно толкающих друг друга талыми, жухлыми боками. Галка зевает и с хрустом потягивается, потом настораживается.
Чу! Откуда-то, кажется от фабрики, доносятся звуки баяна. Ведь вот как везет людям! Тепло… Музыка… Поют… И конечно же этот пресловутый, древний «Шумел камыш», без которого не обходится ни одна вечеринка, где собираются старые работницы. Ага, а вот уже и «Барыню» завели и слышно, как кто-то затопотал каблуками. Даже стекла звенят.
Не стерпев, Галка соскальзывает вниз и начинает пританцовывать на сухом утоптанном местечке. Но что за радость танцевать, когда никто на тебя не смотрит?. Ах, дернуло же ее напроситься на стариковское караульное дело! Потом, когда кто-то грудным голосом запевает старую фабричную песню, Галка замирает. Знакомый голос. Неужели тетка Анна?
Девушке так интересно, что она привстает на карниз, подтягивается на руках к окну, к тому месту, где маскировочная штора прилегла неплотно и пропускает косой луч. Виден лишь кусок потолка, шевелящиеся на нем тени. Но поет конечно же Анна Калинина. Вот новости!..
Сгорая от любопытства, Галка карабкается на подоконник, привстает на цыпочки, приникает к стеклу. Но прежде чем ей удается что-нибудь рассмотреть, новый звук привлекает ее внимание: блю, блю, блю…
Девушка спрыгнула с карниза. Тревожно оглянулась. Откуда это? Вбежала на дамбу. Ничего. Обошла участок: лед идет, все в порядке. Но тут она приметила, что там, откуда слышится странный звук, у подножия вала, расплывается мутная лужа. При свете звезд отчетливо видно, как на черной ее поверхности
