отдохнуть. Подумай о себе: сколько ни плачь, ни горюй, но мертвым покой, живым здравие…'
— Нет! я точно видел, — сказал Шемяка, — видел…
'Ничего, князь, — отвечал Петр, встал, подошел к телу, оправил покров, перекрестился, поцеловал венчик, лежавший на голове Красного. — Тихо почиет в мире, ангел небесный! — сказал он. — Ох! скоро ли то приберет Господь меня!'
Опять сели рядом Шемяка и Петр. Невольно стеснялась грудь Шемяки; ему казалось, будто готовится что-то необычайное. Петр рассказал уже ему все подробности болезни и смерти Красного. Юный князь страдал болью в груди от самого сражения близ Ростова. Смерть родителя, как мы уже видели, усугубила его болезнь; но благотворное время, казалось, облегчило скорбь и грусть его. Уныло, тихо проводил он дни в своем уделе, и снова жестоко начал страдать, услышав о новых смутах между братом и Великим князем. Не щадя жизни, отправился он наконец для примирения брата, когда пришла весть об ослеплении Косого и сразила его. Далее Галича ехать он не был в силах. Здесь предрек он смерть свою, чувствовал, что уже не подниматься ему со смертного одра. Он оглох, не понимал, что говорили ему; но сам беспрерывно молился, спрашивал о братьях, благовейно приобщился святых тайн и утром в день приезда Шемяки умолк навсегда.
Так рассказывал Петр, когда Шемяка снова схватил его за руку.
— Мне не мерещится! — сказал он тихо.
'Господи! что есть сие!' — прошептал с трепетом Петр.
Покров шевелился; губы мертвеца двигались; он силился, казалось, привстать.
Какая безмерная бездна разделяет жизнь от смерти, если только одна мысль, что мертвец движется — движется, живет без жизни — оледеняет сердца живущих…
Шемяка и Петр окаменели на местах своих: мертвец двигался, тихо развел руками, скинул с себя покров, приподнялся, сел на столе, сложил руки на груди и хрипло возгласил: 'Познал Петр, яко Господь его грядет и исполнился страха и ужаса! Гряди по мне, гряди — познай Господа!'
В беспамятстве поднялся боярин с места своего и громко возопил: 'Гряду, Господи, гряду! Ныне отпущаеши раба Твоего, по глаголу Твоему, с миром, яко видеста очи мои спасение Твое!'
Страшно было зрелище мертвеца, восставшего, безжизненного: очи его были закрыты, руки сложены, голос отзывался гробовым хрипением — и старца, за минуту удрученного скорбию, плакавшего, но полного жизни- теперь впавшего в какое-то бесчувствие: глаза его помутились, седые волосы стали дыбом-коленопреклоненный перед телом Красного, он запел вне себя:
'Увы! мне: каковый подвиг имеет душа моя, разлучающися от телеси! Увы! тогда колико слезит, и несть помилуяй ю: к ангелам очи возводит и — бездельно молится; к человекам руки простирает и — не имать помогающего!'
— Блажени непорочнии, в путь ходящи в законе Господнем! — запел мертвец. — Придите, видим чудо паче ума: вчера был с нами — ныне же лежит мертв. Придите, уразумеем: что мятущеся совершаем? Как благовонием помазанный смердит зловонием? Как златом и красотою красящийся — нищ и без лепоты лежит?
Вне себя бросился Шемяка к брату: 'Брат! — воскликнул он, — ты ли жив еще? Или я вижу сонное видение? Или ты пришел сказать только нам тайны замогильные?'
— Се, жених грядет в полунощи, — запел опять мертвец, — и блажен раб его же обрящет бдяща; недостоин паки его же обрящет унывающа! Блюди убо, душа моя, да не смерти предана будеши, и царствия Христова вне заключившей…
Шемяка бестрепетно обнял Димитрия; но он был холоден, и глаза его не открывались…
— Брат милыйI что с тобою? Узнаешь ли ты меня?
'Петр познал, яко Господь грядет', — запел снова мертвец, и, как помешанный, отскочил от него Шемяка. Оглядываясь во все стороны, он увидел себя одного в комнате — псалтырщик убежал при начале непостижимого, оживления мертвеца. Красный сидел на столе, среди погребальных свеч, в саване и одежде покойника, не открывая глаз, и пел хриповатым голосом. Что-то задел ногою Шемяка, лежаще на полу: это был пестун Красного, боярин Петр, склоненный челом к земле, и уже мертвый и охолодевший…
Шемяка не видал после того, как сбежался народ, не помнил, что было далее. Когда он опомнился, то увидел себя в постели; солнце светило в окна; подле кровати сидел Гудочник; невдалеке стояли Чарторийский и Сабуров. Озираясь кругом, Шемяка не видел ни мертвеца, ни гроба.
— Где мы? Что со мною? — спросил он.
Гудочник встал, взял руку Шемяки, посмотрел на него и сказал: 'Слава Б_о_г_у! никакой опасности нет. Князь! Опомнись: мы в Галиче'.
Шемяка поднялся на постеле и старался привести в порядок мысли свои.
— Старик! что видел я? Что было со мною? Мне грезилось, будто брат мой умер, будто он ожил снова втлазах моих. Какой страшный сон!
'Успокойся, князь! Побереги свое здоровье'. -Я здоров, — вскричал Шемяка, вставая с постели, — Объясни, объясни мне!
'Неслыханное чудо совершилось, и ум человеческий дидего не постигает в нем!' — отвечал Гудочник.
— Брат мой ожил?
'Нет!'
— Итак, страшный только сон ужаснул меня?
'Нет! это был не сон! Брат твой в чудном видении: он мертв и жив; он говорит о жизни за гробом, и жизнь авшняя исчезла перед ним…'
— Что же это, старик?
Гудочник опустил голову.
'Не постигаю! — сказал он, — Дивен Бог во Святых Своих!'
Шемяка поспешно оделся и пошел в ту комнату, где совершалось непостижимое чудо.
Дворец, двор его, улица, были наполнены народом, сошедшимся по слуху О восстании Красного. Трепетное, благовейное молчание царствовало всюду. В комнату, где находился Красный, никто вступить не осмеливался; все стояли в дверях; мертвец сидел на столе, не открывая глаз; два инока, старцы, пришедшие из ближнего монастыря, находились по обеим сторонам Красного и безмолвствовали.
Невольное трепетание проникло в душу Шемяки, когда он вступил в комнату. Красный говорил и пел, почти не умолкая. Едва пришел Шемяка, он умолк; грусть изобразилась на лице его, и вдруг начал он снова говорить:
'Не приступай ко мне с суетными помышлениями мира; не возмущай души моей тщетною горестию; благовей перед судом Бога!
О! зачем связан язык мой, когда отверзты мои душевные очи1 Неизглаголанные тайны раскрыты предо мною… Как светлы судьбы Бога, как темны пути мира!
Радуйся, претерпевший до конца! Радуйся, совлекшийся греховного мира! Но ты влечешься в путях неправды, и — горе тебе! Как тать ночной, приидет чае смерти, и что сотворишь тогда, если не готов ты предстать пред суд неумытный!'
Красный умолк и преклонился на подушку, лежавшую под его головою.
Через минуту он тихо запел:
'Каплями подобно дождевым, малы и злы дни мои$ летним обхождением оскудевая, помалу исчезают.
Малы и лукавы дни мои, и лета моя со тщанием отыдоша, и погибоша во многой суете! Близ время жатвы, и серп возложен на жатву души моей; притекла смерть и подкапывает храмину душевную!'
Снова умолк Красный и через минуту опять начал говорить:
'Зрите ли, как погиб праведный, и никто не приемлет кончины его сердцем!
Вземлются от земли праведные, и никто не разумеет их!
От лица бо неправды вземлются праведные, и с миром погребение их…'
Так пел и говорил Красный, и все безмолвно внимали ему, и никто не уразумел, чт_о_ совершается в очах их!
Он открыл глаза, проговорил: 'Радуйся, утроба Божественного воплощения!' — когда духовник принес к нему святые дары от литургии. 'Мир вам и мне!' — сказал он после сего, лег, сложил руки, закрыл
