Торжествуя поднялся с места своего Морозов, низко поклонился Юрию и обратясь к собранию начал говорить:
'Волею Господа и молитвами святого чудотворца Сергия, даровал Господь победу на враги Великому князю нашему, Юрию Димитриевичу, покорил ему под ноги вся враги и супостаты. Племянник его Василий, сын брата Василия, и жена его, Васильева, Марья, и матерь его, Васильева, Софья, преданы волею Божиею ему Великому нашему князю и бьют челом ему, просят о его княжеской милости. И он, Великий государь, милосердуя о племяннике своем, все вины его простил и пожаловал его: даровал ему удел, город Коломну со всеми волостями, сборами и пошлины. И отпускает он его, Василия, в сей город, с женою его Марьею, и с матерью его Софьею, по сем да целует Василий крест честный: 'Быть ему всегда в уделе Великого князя'.
Изумление изобразилось на всех лицах. Никто не говорил однако ж ни слова. Морозов продолжал:
'А всем его, Василия, людям, кто захочет к нему, Василью, ехать и при нем быть, свобода ехать и при нем быть и пожитки свои, и поместья, и вотчины сбыть и перевезти до Петрова дня. А всем, кто не захочет у него, Василия, быть и к нему ехать, прощение и оставление всего, что было, и почитать все минувшее так, яко же и не бысть'.
— Слава и честь Великому князю! — воскликнуло несколько голосов, но Морозов махнул рукою, все умолкли, и он продолжал:
'И да будет всем ведомо, что болезнуя об участи православной нашей церкви, сиротствующей без духовного пастыря и главы уже третье лето, святейший кир-Патриарх, Вселенский и Царяграда, нового Рима, благоизволил избрать Москве и всея Руси духовного пастыря и отца. Сей пастырь, будущий митрополит Руси, есть святой человек, муж веры и добродетелей, и златословия великий, архимандрит Исидор, присланный с грамотами к Великому князю. И сие избрание, внушенное Великому Святителю духом Божиим, князь Великий приемлет и благословляет'.
Глубокое молчание следовало за сими словами. Неудовольствие изобразилось на лице Юрия, когда он увидел, что решение его о Василии не возбудило никакого восторга, а решения об участи бояр его и о будущем митрополите встретили даже холодный прием. Он побледнел, покраснел потом через одно мгновение; взоры свои робко обвел он по всему собранию и потом обратил их на Морозова.
'Так хочет Великий князь, и да ведает всяк его веление и волю, и да повинуется всяк его велению и воле!' — сказал Морозов твердым и грозным голосом.
Это привело еще в большее смятение всех, бывших в собрании, и самого Юрия. Он поднялся, благословил всех и сказал: 'Да будет над всеми вами благословение Божие, и да идет всяк восвояси в мире и тишине. Волю мою обо всем другом возвещу я в грядущие дни'.
Все преклонились пред Юрием, кроме детей его, стоявших подле него, и чинно пошли вон из палаты.
— Он благословил нас, как митрополит. — 'Да по бороде он и походит на него'. — С ним житье будет хорошо. — 'Что за князь Великий: какой благочестивый, истинный христианин, кроткий, милостивый!' — Что же это было: совет или простой приказ? — 'Молчи только и слушай'. — Бог знает, лучше ли это будет! — Так перешептывались и потихоньку переговаривали между собою князья и бояре, расходясь из дворца.
Мрачно сидел во все время собрания Косой; яростно смотрел на Морозова Шемяка, когда Морозов говорил от лица Юрия, и беспокойно озирал лица всех Красный. Боярин Иоанн упорно безмолвствовал до конца заседания. Он подошел к Юрию, когда тот поднялся идти.
— Позволишь ли мне, князь Великий, поговорить с тобою? — спросил он хладнокровно.
'Ты мой всегдашний собеседник и опора моего совета', — возразил Юрий с заметным смятением.
— Мы о том же хотели просить тебя, государь родитель, — сказал Косой, едва скрывая свое бешенство.
'Идите со мною', — отвечал тихо Юрий.
В ближней комнате, подле большого стола, сел Юрий, утомленный продолжительным заседанием, и указал места Иоанну, Морозову, следовавшему за ним неотлучно, Косому и Шемяке. Никто из них не сел и все только поклонились.
— Я, признаюсь, устал, добрый мой боярин, — сказал Юрий, стараясь казаться веселым, — наше стариковское здоровье не позволяет того, что бывало делаешь в молодости, да и не думаешь уставать.
'Всему время, государь', — отвечал Иоанн, не зная, как начать разговор после сих слов Юрия.
— То-то же и есть, — продолжал Юрий. — Премудро сказал прорек венчанный: время есть всему и время всякой вещи под небесем: время рождать и время умирать, убивать и целить, плакать и смеяться, рыдать и ликовать, любить и ненавидеть…
'Милостивые слова твои, — сказал Иоанн, — показывают, что я еще не вовсе лишился твоей милости, государь'.
— Ты лишился? Опомнись, боярин! Всегда будешь ты оставаться в любви моей.
'Позволишь ли и мне с братом того же надеяться?' — спросил Косой.
— Можете ли вы сомневаться в любви вашего родителя? — отвечал ему Юрий. — Дети мои, дети мои! Для кого же я и забочусь? Для кого же стараюсь о мирском деле? Истинно, мне самому ничего не надобно — для вас, други мои любезные, все это делаю я для вас!
Косой казался растроганным словами отца, в которых видна была открытая душа его. Он не знал, как продолжить разговор, но Иоанн предупредил его.
— Дети твои и я, раб твой, государь, — сказал он, — могли усомниться после всего, что недавно видели и слышали мы в совете.
'А что же я сделал богопротивного или такого, чем мог оскорбить вас? — спросил Юрий с явным замешательством. — Дела мира, дела тишины, дар святой обители, прощение вины…'
— Почему же, государь, не угодно было тебе сказать все это предварительно — не говорю мне, которого однако ж удостоивал ты своей доверенности, который имел счастие оказать тебе некоторые услуги и полагает за тебя жизнь и голову свою — но даже и детям твоим? Думая быть призванными на совет, с изумлением услышали они уже окончательное твое решение!
'Я советовал об этом и решил все это с совестью моею, — отвечал Юрий, краснея, — по слову Евангелия, что о таких делах не должна ведать шуйца, что творит десница'.
— Позволь мне сомневаться, государь, и думать, что к совести твоей присоединялись-таки и людские советы и что внушения людские способствовали твоей решительности.
'Я никому не обязан давать отчета в делах моих. Господь, увенчавший меня победою, внушает мне думу, и я поступаю так, как хочу!' — сказал Юрий, стараясь показаться суровым, когда увидел, что ласковость его не помогает.
— Но ты сейчас говорил, что трудишься и мыслишь только для сынов своих, государь? Если так, то неприлично было тебе поступать с достоянием твоим и с ними, как будто только о самом себе и ни о ком другом ты не помышляешь.
'Я повторяю тебе, боярин, что в моей воле никому отчета не даю!'
— Ты не так говорил прежде, государь, — возразил Иоанн, едва удерживаясь от гнева, — я, прости мне, не узнаю тебя! Молю Бога, да сохранит он тебя от гордости и ослепления. Конечно, Бог дарует победу, но — вижу, что я более не боярин и не советник твой.
'Воля твоя, боярин, — сказал Юрий, раздраженный словами Иоанна. — Что же? Не в первый раз тебе переменять властителей — Русь велика!'
Морозов улыбнулся с видом самодовольства. 'Ты чему смеешь осклабляться?' — воскликнул Косой, заметив его коварную улыбку.
— Я не осклабляюсь, — отвечал спокойно Морозов, — но дивлюсь, как мудрость твоего князя умеет проникать души и сердца.
'А я тебе объявляю, что если еще осмелишься ты удивляться этому, то я удивлю тебя гораздо сильнее!' — воскликнул Косой.
— Василий! Ты опять забыл мои слова; опять дерзаешь ты в моем присутствии своевольствовать! Долго ли мне прощать твою дерзкую буйность? Долго ли извинять добротою сердца твой дерзкий язык? — сказал Юрий.
