— Княгиня! скажите, к чему угодно вам говорить все это? Какое пожертвование от меня надобно? Что должна я сделать — для чьего бы то ни было спокойствия, счастия…
— Этого надеялась я от вас, милый друг, и потому заботилась устроить будущую судьбу вашу. Я знаю состояние ваших родных…
— Разве я требовала от вас чего-нибудь и когда-нибудь, княгиня?
— О боже мой! К тому ли говорю я это? Ваш дедушка стар; братцы ваши еще так малы; вы должны будете заботиться об их участи, но можете ли вы сделать это, вы, девушка, одинокая…
— Есть отец сирот, княгиня…
— Благочестивая мысль. Но мы живем не в век чудес, милый друг мой. Вам надобно избрать себе надежного покровителя… — Княгиня помолчала с минуту. — Вы знаете нашего почтенного знакомого, полковника Доброва? вы видели его раза три у нас в доме. Он предлагает вам свою руку.
'Великий боже! — думала Эмма. — Я была готова на все; но — я человек! Это слишком, творец, спаситель мой! Есть мера всему, есть предел всему, кроме твоего милосердия.'
Полковник Добров был сорокалетний вдовец, богатый помещик…ской губернии. Потеряв первую жену свою, он отказался от службы и жил несколько лет в деревне, занимаясь воcпитанием своего маленького сына. Не знаю, наскучив ли уединением или по делам каким, он приехал в Москву и посетил князя летом в деревне. После того он приезжал еще раз, говоря, что решился провести зиму в Москве. В третий раз приехал он и долго говорил с Эммою о погоде, о немецкой литературе, о ее дедушке. Через неделю княгиня получила от него хорошо переписанное письмо, содержание которого мы теперь знаем.
Эмма молчала, а княгиня распространилась о любви полковника к первой жене его, о прекрасном его состоянии, о том, что он устроит будущую судьбу братьев Эммы.
Эмма не плакала. Княгиня кончила тем, что решилась взглянуть на нее. Эмма была бледна, но спокойна; она даже улыбнулась.
— Позвольте мне, княгиня, обыкновенный ответ невесты. Я слыхала, что девушки всегда отвечают на предложения, подобные вашему: мне надобно подумать.
— Разумеется, милая Эмма. Моих слов вы, конечно, не ожидали.
— Признаюсь. — Эмма встала и хотела идти.
— Да, кстати, милый друг: не будете ли вы писать к вашим в Москву? Сейчас едет туда наш обыкновенный посланник.
— Буду писать. Мне необходимо надобно писать к своим.
Княгиня осталась одна, нахмурила брови и отирала пот батистовым своим платком. 'Тяжелая обязанность матери!' — шептала она.
Эмма остановилась на пороге своей комнаты. 'Ты будешь гробом моим! — подумала она, обозревая свою комнату. — Через этот порог мне уже не переходить более'.
Она села к столику и написала следующие строчки:
'Фанни! Если ты меня любишь, если ты любишь своего Теобальда, поспеши приехать ко мне, чтобы не умереть мне на чужих руках. Попроси своего Теобальда сходить к дедушке, приготовить его к вести о моей смерти и приехать с ним сюда. Но сама приезжай прежде их. Поспеши, Фанни, ради бога поспеши!..'
— Отдай эту записочку по адресу и вот тебе на водку, только не задержи и отдай записку тотчас по приезде в Москву. Мне это очень нужно.
Твердо проговорила все это Эмма посланному в Москву. Она села после того к окну и смотрела, как подъезжал экипаж княгини. На самых этих вороных конях она приехала с княгинею из Москвы.
XVII
Княгиня возвратилась домой поздно. Когда на другой день проснулась она, Аграфена доложила ей, что барышня Эмма Ивановна вчерашний день опять занемогла, и, кажется, очень сильно.
— Для чего ж ты, дура, не сказала мне этого вчера, когда я приехала?
— Я не хотела беспокоить ваше сиятельство.
Княгиня оставила свой завтрак и пошла в комнату Эммы.
Перед этою комнатою встретил ее доктор, только что оставивший Эмму. Он всю ночь просидел у ее кровати.
— Что ваша больная? — поспешно спросила его княгиня.
— Ничего; ей теперь лучше. Не беспокойте ее, княгиня.
— Мне надобно ее видеть.
— Для чего же, княгиня? Она теперь спокойнее и просит послать за духовником вашим, монахом Паисием. Да, она еще просила меня извинить ее перед вами, что причиняет вам столько неприятностей своею болезнию. Прикажите поскорее послать за этим монахом; а что касается до беспокойств, причиненных вам нездоровьем Эммы, то они продолжатся немного времени. Эмма не проживет до вечера.
— Любезный доктор!..
— Да, на этот раз наука меня не обманет… Княгиня не в силах была ни идти к Эмме, ни говорить.
Она пошла в свой будуар. Старый князь встретил ее в зале.
— Правда ли, что наша немка отчаянно больна и умирает? — спросил он.
— Да, — отвечала княгиня.
— Как скучно! Филька! вели заложить мою карету. Adieu, ma chere! я еду в Москву.
— Теперь?
— Да, ты знаешь, что я терпеть не могу мертвых и теряю сон и аппетит, когда в доме есть покойник.
Через час загремел экипаж княжеский и в самых воротах столкнулся с старинными дрожками, на которых приехал духовник княгини.
Инока ввели в комнату Эммы. Больная сидела в больших креслах против окна, обложенная подушками.
— Отец мой! — сказала ему Эмма слабым, едва слышным голосом. — Теперь скоро кончится все: и борьба, и страдание. Одна просьба к вам, моему последнему утешителю на земле: совершите надо мною святое таинство обращения в православную веру и, заклинаю вас, упросите княгиню, чтобы меня похоронили на здешнем сельском кладбище.
— Дочь моя! благословенно твое желание, и святая церковь православная всегда готова принять прибегающего к ней. Но что за мысль о кладбище…
— Неужели это грех? Здесь положены его предки… здесь положат и его, где бы он ни умер и сколько бы еще лет ни прожил. Боже! дай ему жизнь долголетнюю и счастливую; но придет и его череда. Бренные кости мои возрадуются, что на одной божией ниве восстанем мы некогда: восстану я — не упрекать его, но встретить взором святой любви, которого не узнать ему в здешней жизни; восстанет и он — не отвергнуть меня, но вместе приблизиться к трону любви бесконечной.
Благочестивый инок не мог удержать слез своих. Он положил обе руки на голову Эммы и молился о ней…
Едва кончился обряд миропомазания и Эмма причастилась св. тайн, когда тихо вошла в комнату Фанни и со слезами упала у ног своей подруги.
— Неужели и дедушка приехал с тобою? — спросила Эмма беспокойно.
— Нет, я одна.
