– Да, теперь УЗИ все показывает. Говорят, девочка. Хотим Людмилой назвать, если ты не возражаешь. И между прочим, Лена не негритянка. Она креолка.
– Тогда больше подойдет Индиана, – вспомнила Людмила Петровна единственное, что знала по этому вопросу из классической литературы от вообще-то не особенно любимой ею писательницы Жорж Санд. – А так, конечно, спасибо, сынок. Куда уж мне с внуками-то водиться, много чести, обойдешься, мама.
– Так ты же сама сказала…
– Что я сказала?! – взвилась Людмила Петровна, и Сашка, знавший мать, вздохнул с облегчением: раз начала орать и ругаться, значит, дело пошло на лад.
Полчаса Людмила Петровна на повышенных тонах высказывала свое отношение к данному вопросу. Потом устала, охрипла и пошла в кухню пить воду пополам с валерьянкой. Туда же приволокся и Сашка.
– Мам… А у Лены родители, кстати, русские, даже за границей никогда не были. А вот бабушка – кубинка. Дедушка работал на Кубе, он металлург. Знаешь, какая у них интересная история, она сама тебе при случае расскажет…
Людмила Петровна фыркнула в кружку и обрызгала халат.
– И мама Лены, кстати, почти белая, ну, то есть только совсем чуть-чуть смуглая. Вот жаль, что ты не осталась, а то бы сама увидела. Может, и дочка родится в бабушку. Хотя если в маму – тоже неплохо. Между прочим, мне ребята завидуют, потому что креолки – самые красивые женщины на земле, в Интернете все так считают, – и видя, что мать опять молчит, пустил в ход тяжелую артиллерию: – Мам, у Лены родня на Кубе осталась. Можно съездить, даже без всяких путевок, получится недорого. Мы поедем и тебя обязательно с собой возьмем, там же твой океан любимый, вот и посмотришь, ты всегда мечтала.
– Хватит издеваться над матерью, – устало произнесла Людмила Петровна. – Если хочешь, сходи к бабушке сам. И сам объясни, почему все так не по-людски сделал. Выставил нас на посмешище. Я объяснять не стану. Давай поезжай к своей креолке. Я тебя даже видеть не могу!
Когда Сашка ушел, она послонялась без дела по дому, потом решила прибегнуть к лекарству, куда более надежному, чем валерьянка, которой уже пропах весть дом. Она уселась за компьютер… и, конечно же, не удержалась… Через минуту услужливый Интернет предложил ей пятьдесят пять тысяч ответов на запрос «креолка». Через четверть часа Людмила Петровна натолкнулась на текст песни и, поскольку была уже вполне продвинутым пользователем, решила послушать ее через динамики:
Словно в каком-то ступоре (ну не может же так изощренно издеваться над человеком безмозглая машина!), дослушала до конца. И когда обманутый вышеупомянутой креолкой в лучших чувствах пират покончил жизнь самоубийством и птичка на ветвях его души умолкла навеки, Людмила Петровна треснула кулаком по клавиатуре (не привыкший к такому обращению компьютер вздрогнул от удивления – а будет знать, зараза!) и сказала, адресуясь неизвестно к кому:
– Ненавижу ваш океан! К чертовой матери!
Но жизнь, как известно, полосатая. И уже на другой день Людмила Петровна позабыла и о мулатке, и о птичке, и о Сашке тоже думать стало некогда: приехала первая группа туристов. Целый отряд из городского лагеря, тридцать человек, две учительницы. Кто другой бы от подобного контингента впал в тоску, но не Людмила Петровна. Она чувствовала себя как рыба в воде, рассказывая ребятам историю села, показывая те самые дома, в которых жили герои знаменитых бажовских сказов. И, как живые, вставали перед ребятами и Данила-мастер, и покоритель Сибири Ермак Тимофеевич, и старушка Синюшка, умеющая девчонкой оборачиваться. А там, за лесом, показывала Людмила Петровна, и они, притихнув, послушно поворачивали головы, гора Пульная, владения самой Хозяйки. И Золотой полоз тоже в наших краях обретался, видели его люди, сказывают.
Она объясняла детям, что есть что в настоящей деревенской избе, и все давала потрогать и подержать в руках – утюг старинный, прялку, а можно печь растопить или горшок ухватом в печь посадить. Бабушкин дом сиял не то просто после ремонта, не то от счастья, обрадованный новыми половичками (на заказ вязали местные старушки) и старинными, которые еще хозяйка Анна Алексеевна плела, кружевными салфетками, занавесками.
Потом водили детей на Талый Ключ – ну вроде оттуда Синюшка Илюху-то приманивала, и дети опасливо заглядывали в старый сруб, в котором плескалась студеная ключевая вода. Кормили настоящим деревенским обедом – пироги в бабушкиной избе подрядилась печь Федосья Иосифовна. А супруг ее, Карп Филиппович, привел корову Зорьку экскурсантам напоказ, и это для городских детей был аттракцион поинтереснее американских горок!
В конце экскурсии потрясенные не столько содержательностью нового маршрута, сколько небывало пристойным поведением своих подопечных, учительницы накатали такую поэму в новенькой книге отзывов, что Людмила Петровна едва не прослезилась от умиления.
Что ж, лиха беда начало! Переполненную радостью и энтузиазмом Людмилу Петровну смущало только одно – квартиранты. Перед началом ремонта она говорила с ними, и оказалось, что уезжать из Большого Шишима они пока не собираются. Договорились так: раз дом стал музеем, то жить в нем уже несподручно. Пусть мужики переселяются в сарай. Летом там вполне перекантоваться можно. А потом… Об этом не говорили, никому не хотелось строить далекоидущие планы, все были счастливы днем сегодняшним, воспринимая успех предприятия Людмилы Петровны как общий. И это вполне справедливо, поскольку оба жильца оказались не бездельниками. Всю зиму в доме была чистота и порядок, не к чему придраться. А весной, когда наняли бригаду для ремонта дома и приведения в порядок заброшенного приусадебного участка, Родин проявил незаурядные организаторские таланты, непостижимым образом заставив пьющих шишимских работяг трудиться, как таджикские гастарбайтеры. А Володя действительно оказался юристом и бухгалтером в одном лице. «Посидишь полтора года только под следствием, тоже начнешь разбираться», – ворчал он в ответ на удивление Людмилы Петровны. И она, легкомысленно отвергнув их помощь в начале знакомства, теперь постоянно обращалась к своим квартирантам за советом.
Вообще, ее удивление росло по мере того, как она ближе знакомилась со своими жильцами. Пренебрежительное сочувствие к бывшим зэкам сменилось осторожным любопытством, потом искренним интересом, а затем вопросами, на которые она не получала ответа. Началось это все еще зимой, когда она однажды зашла к своим подопечным, проверить, как дела. А у них был готов плов, и они собирались ужинать. Восхитительный запах плыл по всему дому и кружил голову. Уговорили и ее, а она не стала отказываться, потому что в последнее время ленилась готовить – не для кого. Вскоре подтянулся дед Семен, у него вошло в привычку заходить на огонек, как он говорил, «к Людкиным зэкам», которые оказались мужиками нормальными. Присутствие хозяйки его немного расстроило, потому что принесенный с собой шкалик водки требовал сугубо мужской компании. Но вида дед не показал, решив Людмилу Петровну пересидеть. Впрочем, она была женщиной незлой и понимающей, поэтому предложила:
– Давай, Семен Никифорович, доставай свой шкалик, я же по глазам вижу, что принес! Что же я вам буду такой плов портить.
– Дак праздник же! – выдвинул проверенный аргумент дед.
– И какой на сей раз? – заговорщицки поинтересовался, подмигивая деду, Владимир.
– Седьмое ноября! – не растерялся тот.
– Ага. Позавчера было. К тому же нет теперь никакого седьмого ноября, отменили его.
– А это нам наплевать! – возразил дед. – Мы наш праздник все равно отметим, полагается так.
– Ладно, отмечайте, – не стала вредничать Людмила Петровна, уплетая за обе щеки вкуснейший плов. – Только, чур, на демонстрацию потом не выходить и песни не орать, чтобы все тихо было.
И все было тихо, почти по-домашнему. Когда Родин с дедом ушли в сени курить, она села рядом с подвыпившим и оттого особенно благодушным Володей и задала вопрос, который давно ее занимал:
– Володя… а за что вы сидели?
– Если по-простому – я с одного предприятия на другое имущество перевел.
– Понятно. А оно ваше было? Имущество это? – попыталась вникнуть в суть Людмила Петровна.
– Ну… наполовину мое. У нас был завод небольшой, акционерное общество. Вроде вместе с мужиками
