нет. То есть суд и Гаага есть, как же без них в цивилизованном мире? А вот Большого Шишима и его обитателей нет. На фоне мировых проблем не разглядеть. Значит, и черт с ними!
– Все, мужики… и бабы! Землю из-под нас продали, а без земли ни дерево, ни человек не стоит. Валить отсюда надо! Правды все равно не найдем, – такой итог прениям подвел Иван на третий день международной правозащитной конференции. – Джон давно меня зовет. Говорит, таких крейзи, то есть дураков, как я, готовых пахать от рассвета до заката без всяких профсоюзов, Америка… это самое… велкам! Добро пожаловать то есть. И от гражданства откажусь, раз они со мной так!
Присутствующие сидели за столом с нехитрой, на скорую руку закуской. Выпивали будто за упокой – вразнобой, без тостов. Мистер Кингселл должен был уезжать через час, вроде провожали. Джон тоже приуныл. Все были разочарованы, и говорить уже ни о чем не хотелось. Видимо, не всякую чужую беду руками развести можно. Анфиса Романовна тихо переводила гостю, о чем говорят за столом, чтобы он не чувствовал себя совсем уж… пингвином. Когда она конспективно передала суть последнего высказывания, мистер Кингселл неожиданно встрепенулся, с интересом посмотрел на Ивана и начал что-то быстро говорить.
– Он говорит, что заявление об отказе от гражданства должен подписать сам президент вашей… то есть нашей страны, – переводила Анфиса Романовна. – И если вы, Иван, действительно напишете подобное заявление, то оно попадет на стол президенту. И возможно, он его даже прочитает. Узнает о нашей проблеме. А в вашей, тьфу, то есть в нашей стране президент может лично заниматься любой самой маленькой проблемой.
За столом воцарилась тишина.
– Так. Еще раз и помедленнее… – попросил Родин. – Сам, говорите, должен подписать? Интересно. Как там у нас в песенке-то поется? «Доиграетесь, глядишь, приедет барин – он рассудит, кто был бо?льшим демократом». Барин-то нам и нужен, кроме него, никто с Большим Шишимом не разберется. Это Джералд в точку попал. Пойдем-ка, Ваня, на крылечко, покурим. Идея одна есть, обдумать надо…
Просто главный начальник сидел за огромным, как взлетная полоса аэропорта, столом и задумчиво крутил большим пальцем малахитовое пресс-папье. Отчего-то у него на столе все было малахитовое и совершенно ненужное, представительства ради: часы, на которые он всегда забывал смотреть, предпочитая наручные; подставка для ручек, где второй год подряд торчала одна и та же ручка; пепельница (он сам не курил, а другим и подавно не дозволялось); ваза с золотыми ручками, куда никогда не ставили цветы именно потому, что она была малахитовая. Плюс небольшая малахитовая шкатулочка вообще непонятного назначения. Это все-таки кабинет, а не дамский будуар. И, наконец, пресс-папье, существование которого при современных офисных реалиях было совершено неоправданным. Но именно пресс-папье служило своему хозяину верой и правдой: он привык, думая, крутить его на полированной столешнице. И это вполне дурацкое занятие помогало ему сосредоточиться.
Вот и сейчас он крутил пресс-папье уже, наверное, час, а решение все не приходило. Вместо спасительной идеи изнутри поднималась и росла паника. Неужели он слишком многое поставил на кон? Он, которого газетчики называли политическим тяжеловесом, ветераном политического олимпа, каких в новой России осталось – на одной руке хватит пальцев пересчитать? Неужели облажался, как мальчишка, на самой последней, самой главной комбинации?! За десятки лет работы он узнал и хвалу, и опалу, и уважительное восхищение, и намекающее нетерпение пришедших к власти молодых: мол, пора, пора, и лучше «по собственному», не дожидаясь…
Он и согласился «по собственному», зная, что от подобных предложений не отказываются. Попросил год отсрочки. Мол, что хочет выполнить обещания, данные избирателям: достроить ветку метро, новую развязку на въезде в город и микрорайон на окраине. Прозвучало вполне достойно, его поняли: да, его избирал народ, он не наемный топ-менеджер, как почти все нынешние, которым безразлично, чем управлять – городом, областью, банком или заводом. На одном месте не справился – на другое переведут, если будешь себя правильно вести. Стоп, опять занесло старого дурака. Соберись, черт возьми, ведь от этого все зависит. Благополучие жены, которая вместе с тобой еще со студенческого стройотряда. Дочери, которая по большой любви вышла замуж за какого-то хлыща в Германии, и, как пить дать, хлыщ имел в виду не дочкины прелести, а папины капиталы, поэтому зятя он ненавидел. Внука и внучки, они еще только начинают жить. В итоге он все всегда делал ради них. Для страны, конечно. Но и для них. И это, последнее, тоже. Да, он отдал москвичам лицензию на разработку двух никелевых рудников. Да, изменил себе, потому что всегда старался не пускать москвичей в ущерб своим – ни в строительство, ни в торговлю, ни в банковское дело. Но свои не потянули бы: надо строить железнодорожную ветку, создавать инфраструктуру. Вероятно, отселять некоторых жителей села со смешным названием Большой Шишим, потому что экология там однозначно накроется медным тазом.
Но главный пункт договора – место в Совете Федерации. Почетное место для престарелых политических тяжеловесов и тяжеловозов, вытащивших на себе страну из такого болота, которое еще долго будет о себе напоминать. Место, дающее неприкосновенность. А это значит, что ближайшие несколько лет никто не станет копаться в его заграничных счетах, на которые прошлой весной перевели очень солидную сумму. Там и было немало, а теперь уж наверняка хватит и жене, и дочери, и хлыщу, и внукам. А ему самому уже ничего не нужно, он старик и жизнь прожил не зря.
Он все просчитал: гарантии, риски, возможные накладки. «Закрыл» суд, прокуратуру, прессу. Пусть тявкают в Интернете, собака лает – караван идет, никому нет дела до Озерков и Большого Шишима. Главное, чтобы было тихо. В рамках. Без криминала, избави боже. А пока тихо и в рамках – он хозяин положения. И все шло по плану. Шишимские да еще один фермер местный поорали, побегали по судам, помахали руками, да и заткнулись. Правильно, сколько ни бодайся теленок с дубом, результат предсказуем.
Но того, что произошло, не мог предвидеть ни он, ни его верный друг, кореш, соратник, собутыльник и серый кардинал, безусловно преданный, с которым они вместе не один пуд соли и сахара умяли, нынешний глава администрации губернатора Пашка Волин. У Паши и жена, и дочь, правда, в Париже, и внуков пока нет, но он тоже своей задницей рискует. Сейчас или оба в Москву, или… нет, такой вариант даже не рассматривается.
Именно Пашка, Павел Сергеевич, надо отдать ему должное, успел ухватить последний камушек, грозивший столкнуть огромную лавину на их головы. Именно ему час назад свои люди позвонили из администрации президента. И сообщили: там у вас село Большой Шишим почти в полном составе отказывается от российского гражданства. И если вы не хотите стать посмешищем на весь мир и, что еще хуже, выставить на посмешище нашего уважаемого начальника, главного во всех отношениях, то коллективное письмо мы, так и быть, придержим до завтра. А завтра пеняйте на себя. Но мало вам точно не покажется.
От резкого толчка пресс-папье пролетело по столу, шлепнулось на пол и осталось лежать на ковре. У него есть всего один день. Точнее, уже полдня. Он успеет. Должен успеть. Волин, который чувствовал хозяина, как хорошая собака, нарисовался в дверном проеме.
– Можно? – Он посмотрел на пресс-папье, а потом на хозяина кабинета.
– Давай. Что надумал?
– Ехать туда надо. Сейчас же.
– А с чем поедем, ты подумал?
– Отговаривать. Обещать. В ноги падать. Других вариантов нет. Лицензию мы теперь хрен отзовем.
– Нужно отозвать, – сказал хозяин кабинета и по столу ладошкой тихонько прихлопнул. Это означало, что обсуждения не будет. – Лети в Москву. Отговаривай, обещай, в ноги падай, как и собирался. Деньги вернем. Вернем! Объясни, что теперь им работать все равно не дадут, раз до самого дошло. У них ведь тоже рыло в пуху. Им шум не нужен. Им лучше по-тихому отойти и деньги свои отбить. Если я сейчас со скандалом уйду, то новый своих приведет, тогда и денег не вернуть. Короче, не мне тебя учить. А я уж туда поеду.
В два часа в актовом зале шишимской школы было не протолкнуться, а народ все прибывал и прибывал. Шумели, толкались, волновались.
– Не войдем все!
– На улицу давайте!
– Ага, на улицу – там мороз и ветрище, сам попрыгай-ка. Да и начальство околеет.
