Психолингвистика

более общие вопросы, а именно: к чему мы стремимся, изучая то, что мы изучаем?

Почему при этом мы выбираем именно эти пути получения знания, а не иные?

Иными словами, познавательные установки в значительной мере определяют как выбор предмета исследования, так и выбор метода исследования.

В качестве примеров я кратко рассмотрю здесь лишь некоторые познавательные установки. Возможно, к чтению этого раздела стоит вернуться после того, как вы прочитаете всю книгу или, по крайней мере, те главы, где более детально обсуждаются упомянутые здесь конкретные примеры. Ниже познавательные установки представлены в виде пар, противопоставленных друг другу; каждая пара сопровождается комментарием.

• Установка (1). Изучать целое нужно путем сведения его к элементарным частям, которые определяют свойства целого.

• Установка (1–а). Изучать целое нужно именно как целое, в его специфике, а в элементах искать проявления этой специфики.

Комментарий

Эта установка манит своей якобы очевидностью — как еще описывать целое, если не через описание его частей? Но это именно якобы — очевидность. Очень полезно, хотя и трудно, усомниться в том, что при описании некоторого объекта мы имеем дело с отношениями 'состоять из', 'члениться на'. Но усомниться нужно. Например, на письме предложение 'состоит из' слов в том смысле, что слова разделены пробелами. А в устной речи? Там во фразе тоже есть некое деление на фрагменты, но оно отнюдь не всегда соответствует пробелам между словами на письме. Возьмите, например, фразу я в больницу / зуб болит / еду //. На письме в ней шесть слов, но произносительных 'целостностей' только три (они обозначены на письме знаками / и // - это условные обозначения неокончательной и окончательной интонации). Значит, 'элементы' этой фразы на письме и в устной речи оказываются разными. Можно привести разные примеры, из которых следует, что в общем случае 'части' и 'элементы' целого надо еще выделить — и нередко выделение именно этих 'частей', именно этих элементов, а не других настолько неочевидно, что составляет предмет многолетних дискуссий.

Еще пример, более сложный. До сих пор многих лингвистов увлекает возможность получить достоверные сведения о тех или иных языковых/речевых механизмах путем поисков значимых фактов на уровне психофизиологических функций мозга. (См. выше об изучении механизмов чтения путем измерения психофизиологических показателей движения глаз.) Отсюда такой интерес к полушарной асимметрии как к источнику возможных объяснений.

В самом деле. Давно известно, что функции левого и правого полушарий мозга различны (это и понимается под полушарной асимметрией). Детально описаны корреляции между поражениями определенных участков коры головного мозга и речевыми нарушениями на разных уровнях — на уровне восприятия и порождения речи, на уровне различения фонем на слух и на уровне правильного или неправильного понимания смысла слов.

Было бы нелепо отрицать сами эти связи. Однако корреляции между 'событиями' на уровне клеток коры и 'событиями' на уровне порождения речи или понимания речи имеют намного более сложный характер, чем это часто кажется начинающим исследователям. Среди прочего еще и потому, что сходные функции могут выполняться разными участками коры. А один и тот же участок может, в случае необходимости, брать на себя ранее несвойственные для него функции. Выражаясь более терминологично, придется сказать, что связь между участком коры и его функциями взаимно многозначна.

Не отрицая заслуг психолингвистов в области изучения связей между функционированием мозга и речью, заметим, что по сравнению с затраченными усилиями они невелики — и это касается, в частности, проблемы полушарной асимметрии. Тому есть объективная причина: очень уж несопоставимы цена даже скромного психофизиологического результата и шанс его 'красивой' психолингвистической интерпретации. Почему же так привлекательна вся проблематика, связанная с полушарной асимметрией? Я думаю, потому, что обращение к данным физиологии, т. е. к чему–то материальному, регистрируемому, порождает иллюзию объяснения. Чем эта иллюзия создается? Я думаю, тем, что функционирование 'сложного', например процесса понимания структуры предложения, в данном случае выглядит как объяснение через 'простое'.

'Простым' же именно в силу своей физиологичности, т. е. как бы материальной 'уловимости', представляется функционирование клеток коры головного мозга. В русском языке мозг как материальный орган (мозг-1) и мозг как все еще таинственный для нас источник, генерирующий мысль и речь (мозг-2), обозначаются одним и тем же словом. В английском же 'материальный' мозг называется словом brain, а мозг в значении 'ум' — словом mind. Так вот, к мозгу, даже рассматриваемому как brain (т. е. с точки зрения физиологически регистрируемых функций), не приложим предикат 'состоять из' (клеток коры и связей между ними). Не приложим именно потому, что мозг — это сложная биологическая система, где специфика целого определяет работу элементов, а не наоборот. И потому так мало шансов объяснить функционирование mind через функционирование brain — это как раз и значит исповедовать принцип неоправданного сведения сложного к простому (такой подход называется редукционизмом).

Компьютер, напротив, именно 'состоит из' элементов. И неважно, сколь сложные функции аппаратно (т. е. 'в железе') реализованы в каждом из этих элементов. Если один из элементов компьютера выходит из строя, а элементы с дублирующими функциями в компьютер заранее не заложены, то, как известно, это блокирует работу всего устройства.

Человеческий мозг работает принципиально иначе. Это подтверждается следующим удивительным явлением. Мы знаем, что пораженные клетки коры не восстанавливаются. В то же время при многих очаговых поражениях мозга (как приобретенных, например, в результате травмы или инсульта, так и врожденных, наблюдаемых, в частности, у детей с родовыми травмами мозга) возможно восстановление и даже формирование речи. Благодаря чему осуществимо восстановление нарушенных или образование ранее несформированных функций? Происходит это благодаря пластичности мозга: именно эта пластичность и обеспечивает формирование новых путей реализации данной функции — истина, известная всем практикам, занятым лечением и реабилитацией таких больных. Здоровые клетки мозга позволяют 'проторить' новые пути, хотя, каковы они конкретно (т. е. физиологически), за счет каких ресурсов формируются, мы до сих пор точно не знаем.

Особая роль mind в работе brain подкрепляется данными, полученными post mortem, на вскрытии. Контраст между масштабом физиологических поражений brain и свидетельствами умственной продуктивности mind, сохранявшейся у некоторых больных до последних минут жизни, неоднократно описывался медиками. Как правило, это свойственно людям выдающегося интеллекта и редкой силы духа.

• Установка (2). Существует один модус реальности, к которому надо сводить явления: реально то, что так или иначе наблюдаемо, т. е. имеет материальный субстрат.

• Установка (2–а). Существуют разные модусы реальности, и их следует учитывать при описании сущего.

Комментарий

Реальность идеального так долго отрицалась в отечественной науке, что все идеальное представлялось чем–то, что мы вот–вот сумеем свести к материальному, т. е. следствием временного незнания. А ведь совесть и вера как феномены не менее реальны, чем хлеб. И ни к каким иным сущностям не сводимы. Только модус их существования иной. Но вопрос о модусах существования идеальных феноменов проходил скорее по ведомству суеверий, чем по ведомству науки.

Поэтому, в частности, предполагалось, что в диаде мысль — слово подлинно 'реально' именно слово: оно слышимо или видимо, а мысль? Отсюда становится понятным, почему в нашей науке о языке и мышлении всегда делался акцент на изучении именно вербального мышления. Но если задуматься, то станет ясным, что в норме мышление как процесс никогда не является ни полностью вербальным, ни полностью невербальным. Может быть, стоит вдуматься в само словосочетание вербальное мышление? Имеет ли оно какой–либо четкий смысл?

Вербальное мышление изучалось не только потому, что его проще изучать, чем невербальное, но и