она научит вас правильно двигаться и всему прочему.
Перед студией остановилось такси. Из него вышла огромная негритянка, облаченная в длинное, ниспадающее свободными складками желтое платье с африканским орнаментом. Ее просторное, словно шатер, одеяние покрывало гигантские холмы мягкой, как подушки, плоти. Она не шла по направлению ко входу, она плыла.
Элайджа высунул голову из своего офиса и поспешил навстречу, чтобы поздороваться и обнять ее. Эбби смачно поцеловала его, гортанно смеясь.
— Это Эбби Макей, — объявил Элайджа. — Эбби, я хочу представить тебе двух новых молодых певиц, мы надеемся, они зажгут не одну радиостанцию.
Девушки с любопытством смотрели на Эбби Макей. В пятидесятые годы она опаляла радиоканалы такими хитами, как «Большой скверный блюз» и «Плача всю ночь напролет». Сейчас Эбби имела в Детройте репутацию покровительницы искусств, у нее даже было свое музыкальное шоу на радиостанции.
Валентина вспомнила о хороших манерах, которым ее обучала Пичис.
— О, мы так рады познакомиться с вами. Вы были нашим кумиром в течение…
Эбби окинула оценивающим взглядом Орхидею, затем Валентину с ног до головы.
— М-м-м, — промычала она, — вы обе очень аппетитные. Как два зрелых персика, поджидающие, когда их съедят. Однако хорошо выглядеть недостаточно.
— Но…
— Я беру вас и буду с вами работать. Мы станем вкалывать, пока вы не взмолитесь о пощаде! А в первую очередь мы послушаем эту вашу замечательную запись… и посмотрим, чему еще вам надо научиться.
У Орхидеи появилась тайна. Сев в свою красную машину, она сначала отвезла Валентину домой, затем снова выехала на скоростную автомагистраль Лодж и вернулась в деловую часть Детройта к высотному многоквартирному дому на улице Лафайет, 1300, где жил Элайджа Кармоди.
— Я ждал тебя, детка… что тебя задержало? — спросил он, открыв ей дверь. — Ты меня сразу завоевала, милая… как только я увидел твою фотографию.
Она хихикнула, испытывая удовольствие, смешанное с робостью. Элайджа был таким красивым, он волновал ее.
— Было трудно удрать. Вэл хотела пойти к Сандеру, чтобы отметить наш успех шоколадным пломбиром. Мне пришлось отделываться от нее.
— Шоколадный пломбир? Это для детишек. Мы отпразднуем как положено, — сказал он ей, улыбаясь.
Они прошли в квартиру, откуда открывался вид на Детройт с высоты птичьего полета. На стены он повесил фотографии мотаунских звезд, все с автографами, лично для него. На одной из фотографий Элайджа стоял, обнимая Дайану Росс и Флоренс Баллард. Орхидея с восхищением взирала на трофеи того мира, в который и она, возможно, когда-нибудь вступит.
— Хочешь вина, дорогая?
— Я… конечно.
Пока Элайджа наливал сохранившее аромат винограда белое немецкое вино, Орхидея стояла дрожа, ее охватила волна сомнения.
Десять минут спустя они лежали на длинной белой кожаной кушетке. Он заключил ее в объятия и осыпал долгими горячими поцелуями. Орхидея тяжело дышала, пытаясь расслабиться и насладиться этим. Но она ощущала упорно нарастающую твердость, едва сдерживаемую тканью его брюк, очень ощутимую твердость, и это ее немного пугало. Даже очень пугало.
— Ты чертовски привлекательная, — нашептывал он. — Я люблю рыжеволосых, милая. Я люблю каждую веснушку на твоем теле.
— У меня не так уж много веснушек.
— Ну, я найду их все и буду целовать каждую до тех пор, пока они не запросят пощады.
Орхидее удалось слегка отодвинуться, она дрожала, так как смутные неприятные воспоминания, которые она обычно подавляла, мучительно всплывали в ее памяти.
— Элайджа, есть нечто… я хочу сказать…
Он, ухмыляясь, поднял бровь.
— Только не говори мне, что ты девственница, детка.
— Нет! Конечно, нет.
Элайджа подал ей еще бокал вина, и она потягивала его, в то время как Элайджа просунул пальцы ей между ног и деликатно поглаживал ее сквозь ткань трусиков-бикини.
— О, — застонала она, раздвигая ноги пошире.
— Детка, — прошептал он, отодвинул ткань и погрузил в нее два пальца, двигая ими до тех пор, пока они не увлажнились. Он вставлял и вынимал из нее пальцы, заставляя Орхидею изгибаться и стонать.
— Тебе нравится это, детка? Нравится? Элайдже тоже нравится, милая. Ну, детка, ляг и раскинь ножки пошире… вот так…
Его руки стянули с нее трусики, а затем он погрузил лицо между ее ног.
В первый момент Орхидея оцепенела от неожиданности и потрясения. Затем настойчивое, приятное, пронзающее прикосновение языка Элайджи наполнило ее исступленным восторгом. Чувство разрасталось, увенчиваясь быстрыми, сотрясающими ее оргазмами, приходившими снова и снова. Она смеялась и вскрикивала, затем снова смеялась. Это было… поразительно!
— Теперь ты готова к большему? — спросил Элайджа, ложась на нее и погружаясь в ее тело. Он входил в нее медленно и глубоко.
— О, да, да, да, — стонала Орхидея. — О, да!
Она сомкнула свои ноги вокруг него, сжала его плечи, содрогаясь от оргазма.
ГЛАВА 9
Эбби Макей жила в маленьком домике, окна которого выходили на реку Детройт, в двух кварталах от особняка Мэнужиан, где безраздельно властвовал мэр Детройта — Коулман младший.
Каждой утро Орхидея и Валентина приезжали в деловую часть города к дому Эбби и работали по четыре часа в специально оборудованном полуподвале, где инженеры мотаунской студии установили аппаратуру для грамзаписи. Здесь она записывала свои еженедельные джазовые и блюзовые программы. Время после полудня Эбби посвящала своей работе в различных советах Детройтского симфонического общества, Института искусств и джазового фестиваля в Монтре.
Эбби так раскритиковала их демонстрационную запись, что у девушек запылали щеки. Затем она сняла их на видео.
— Девочки, вы совсем не умеете держаться на сцене, похожи на милых маленьких деревянных марионеток и напоминаете мне «Супримз», когда я только начинала с ними работать. Орхидея, у тебя скверная привычка покачивать головой, как цыпленок. А ты, Вэл, почти совсем не двигаешься, только слегка раскачиваешься взад и вперед. Это пение белых, не черных.
Эбби выключила видеомагнитофон.
— А теперь давайте серьезно возьмемся за буги-вуги. Мы здесь не для того, чтобы валять дурака. Есть люди, которые рассчитывают на вас, вкладывают в вас немалые деньги. Это бизнес, девочки, не забывайте об этом.
Они вскоре уяснили, что Эбби проявляет деспотизм, но добивается совершенства.
— Пение — это в первую очередь дыхание, — поучала она их, — вы должны обрести контроль над дыханием, иначе будет звучать дерьмово. Но не волнуйтесь. Послушали бы вы Флоренс Баллард и Дайану, когда они в первый раз пытались по-настоящему длительно продержать ноту. Так вот обе они так долго сдерживали дыхание, что чуть не потеряли сознание.
