меня тоже, Я говорю всерьез», — прошептала она, гладя брошь. Ее едва слышная мольба потонула в пронзительном телефонном звонке. Орхидея схватила трубку.
— Мисс Ледерер? Это ваша служба со вторым звонком-напоминанием. Вам пора выходить в театр.
— Да, да, да! — воскликнула она и поспешно добавила «спасибо», прежде чем опустить трубку на рычаг. Она бросилась назад к стенному шкафу и натянула узкие джинсы. Затем, скользнув в черную шелковую тенниску, обтянувшую ее маленькую грудь, набросила облегающий бедра черный кожаный жакет и надела черные ковбойские ботинки из змеиной кожи. Напоследок она схватила коробочку с брошью и засунула ее в карман жакета.
Пять минут спустя, когда Орхидея, вздохнув, уселась в такси и машина отъехала от тротуара, ее желудок сжало, как будто его завязывали в узел.
Валентина не позвонила.
Дождь поливал собравшуюся у служебного входа в театр «Ледерер» толпу, которую удерживала группа сотрудников службы безопасности в форменной одежде.
Кит Ленард, тридцативосьмилетний продюсер «Доктора Живаго», вышел из такси и, нахмурившись, зашагал по направлению к двери театра. Он был высоким, его суровое лицо с глазами голубыми, как воды реки Рио-Гранде, несло на себе отпечаток тяжелых испытаний, выпавших на его долю в последнее время.
Фургоны Седьмого канала новостей и ВНБС-ТВ были припаркованы к погрузочной площадке. Уже собралась небольшая промокшая толпа. Одна девушка держала отсыревший плакат, гласивший: «Валентина, мы любим тебя!».
«Хороший знак для хита», — подумал он. Последние три года упадка в экономике не прибавили достатка и ему, И теперь Киту нужна была настоящая «бомба», от этого зависела и судьба его пугливых сторонников. Это было важно и для Валентины. Иначе она снова могла «войти в штопор».
Высокий грузный мужчина в тренче [2] поспешно вышел из толпы.
— Джоу Донован. «Лос-Анджелес таймс». Всего несколько вопросов. Я понимаю, у вас трудный вечер.
— Простите. Извините меня…
Мужчина настаивал:
— Мистер Ленард, как вы относитесь к возвращению Валентины?
— Я уже давал несколько интервью, так же как и Валентина. Думаю, мы осветили все вопросы. Она великолепна, замечательная певица и актриса, чертовски много работает и заслуживает успеха, который, как мы надеемся, принесет нам сегодняшнее представление.
— Я знаю, но как насчет чего-нибудь более личного… ваши непосредственные ощущения сегодня вечером? В конце концов, она ваша невеста.
— Никаких интервью до конца представления, — огрызнулся Кит.
Он кивнул Биллу Кописки из службы безопасности и хотел пройти в дверь, но его остановил молодой человек в темном костюме с наушником.
— Извините, сэр, вам нельзя заходить в эту часть театра.
— Черт побери, что вы болтаете? Мне нельзя? Я продюсер.
— У вас есть пропуск?
— Пропуск? Нет, проклятье, я оставил его дома. Я продюсер. Вы не из постоянной службы безопасности? Где Билли? — добавил он, озираясь вокруг в поисках молодого охранника, которого видел всего несколько минут назад.
— Это дело Государственного департамента.
— Государственный департамент? Что все это значит?
— Извините, сэр. Кто-нибудь может удостоверить вашу личность?
— Что… Черт побери! Билли!
Кит был в ярости, когда, наконец, нашел охранника из службы безопасности, который удостоверил его личность. Что-то было не так.
Как только он оказался внутри, безумный закулисный мир сомкнулся вокруг Кита, мир, частью которого он был со времени своего первого мюзикла «Святой Антоний», выигравшего «Тони» в 1975 году. Награды за шоу, продюсером которых он был, заполнили несколько полок в его домашнем кабинете — одиннадцать «Тони», несколько «Оби», награда нью-йоркских театральных критиков и два «Оскара» — все самые желанные призы, многие получены, когда ему не было еще и тридцати.
Закутанная в блестящий черный макинтош, темноволосая Вайнона Райдер, прославившаяся в «Великих балах огня» и «Вереске», поспешно прошла мимо, чуть слышно повторяя свои первые реплики.
Ассистент режиссера поспешно выбежала из гримерной.
— Мистер Ленард, Валентины еще нет. Орхидея тоже опаздывает. Этот чертов дождь…
— Ну, занавес не может ждать, пока кончится дождь, Сью. Присмотри, чтобы гримерная и костюмерная были наготове.
Он прошел по коридору в свой маленький кабинет и закрыл дверь.
Включив свет, он бросил взгляд на фотографию Валентины из журнала «Пипл». Номер назывался «50 самых красивых людей». «С любовью Киту, который знает, что делает» — небрежно было нацарапано посвящение.
Бульварные газеты буквально охотились за ней месяцами после ее рокового падения три года назад на студии «Континенталь», операции спины, последовавшей затем пагубной привычки к наркотикам и скандального развода с лос-анджелесским врачом Полом Дженсоном.
Кит всмотрелся в миндалевидные изумрудные глаза, опушенные длинными ресницами, в высокие скулы, придававшие хрупкий и таинственный вид ее совершенным чертам, и почувствовал, что его глаза увлажнились. Боже, как он обожал ее! Она была сердечной, податливой и самой раскованной в области секса женщиной, какую он когда-либо знал. Он предпочел бы проводить время с ней босой и в джинсах на берегу, чем кутить всю ночь, играя в двадцать одно, с любой другой женщиной. Его трогала ее решительность, притягивала беззащитность, и ему нравилось, что, невзирая на свои успехи, она нуждалась в нем.
Его губы мрачно сжались, он достал из кармана ключи, открыл нижний ящик стола и взял из него короткоствольный револьвер 38-го калибра. Засунув его в карман, он одернул пиджак, чтобы ткань скрыла пистолет от случайного взгляда. Всего лишь небольшая предосторожность.
Затем взглянул на лежащую на столе сложенную газету. Верхний правый угол ее занимала фотография сенатора Соединенных Штатов Чарлза Уиллингема. Сварливый старый южанин, затеявший крестовый поход против наркотиков, имел много могущественных врагов. Он ненавидел картель «Медельин», занимающийся распространением наркотиков, и те отвечали ему взаимностью. Кит подозревал, что, если сегодня случится непредвиденное, то все будет концентрироваться вокруг Уиллингема.
В гостинице «Голубь» приглушенный шум голосов обедающих и сдержанных официантов создавал мир, куда ничто земное, как, например, ливень с ураганом, не могло проникнуть.
Сенатор Чарлз Уиллингем, политик-южанин, шести футов роста и 230 фунтов веса, отодвинул тарелку с уткой в апельсинах, грибами, поджаренным рисом, украшенным белой спаржей. Обычно прекрасный аппетит покинул его сегодня. Он размышлял о множестве вещей, которые ему предстояло сделать в течение следующих полутора часов.
— Мне действительно нужно спешить, — сказала его бойкая тридцатидвухлетняя невеста Джина, делая последний глоток чая. — Перед выступлением необходимо размяться. Я все еще чувствую себя неуверенной в этой репризе во втором акте. Боже! Надеюсь, я не застыну, как в Бостоне. Мне так этого хочется, Чарли детка. Мне нужно это представление.
