поездки в Хьюстон, где принимал участие в состязаниях ковбоев. Он катался на лыжах около Аспена, неплохо играл в гольф, как-то даже пытался заняться планеризмом.
Два часа спустя, когда кафе начало пустеть, Кит, улыбаясь, откинулся на спинку стула и сказал:
— Думаю, на сегодня достаточно. Скажи мне, Вэл, что происходит с «Голубыми Орхидеями»? Неужели вы действительно расстались навсегда?
Валентина нахмурилась.
— Надеюсь нет. Я целыми днями пытаюсь дозвониться до сестры, и мой агент делает то же самое, но Орхидея бросает трубку. Она не уступит ни на йоту. Я приняла ответственность на себя, — заметила Валентина, — и теперь чувствую себя очень виноватой.
— Не стоит. Для этого нет причин. Ты предложила продолжать записывать пластинки и выступать, а она не согласилась. Перерыв в год или чуть больше не принесет вреда «Голубым Орхидеям». Вспомни, как много времени проходило между альбомами «Ролинг Стоунз» или Боба Сигера, Хьюи Льюис и «Ньюз». — Он продолжал: — Если бы ты имела право выбора, Вэл, что бы ты выбрала? Только скажи честно.
Она пристально смотрела на него и молчала.
— Положение звезды? — настаивал он. — Этого ты хочешь? Известности, славы?
Она колебалась.
— Думаю, я просто хочу работать и знать, что я одна из лучших, знаешь, как Барбара Стрейзанд. И…
— Да?
Она покраснела.
К счастью, хозяин кафе подошел к их столику, давая понять, что он хочет закрывать. С облегчением Валентина сказала:
— Ой, кажется, кафе закрывается. Черт, а я хотела снова попытаться связаться с Орхидеей.
— Он, может быть, разрешит тебе позвонить в вестибюле, — предположил Кит. — Но Орхидея чертовски упряма, она, наверное, не захочет говорить, даже если и дома. Дай ей еще несколько дней, и она придет в себя.
— Нет, — настаивала Валентина. — Я хочу поговорить с ней сегодня, если смогу.
— Черт побери!
Орхидея услышала трель телефонного звонка, стоя в коридоре и шаря в сумочке в поисках ключа. Она прошлась по дискотекам, большую часть времени проведя в «Рейджине» на Парк-авеню, где звучала живая музыка. Ноги ее болели от многочасовых непрекращающихся танцев, и она была немного пьяна.
— Черт побери! — снова воскликнула она, возясь с ключом, пока телефон все звонил и звонил.
Орхидея вбежала в комнату и схватила трубку.
— Да! — резко бросила она.
— Орхи, — раздался голос сестры. Он звучал приглушенно, по всей видимости из телефонной будки. — Ты дома, слава Богу. Я пытаюсь связаться с тобой уже пару недель. Репетиции у меня проходят потрясающе, и я уже договорилась о записи «Голубых Орхидей» со студией «Девятое небо» в Детройте…
— Я не хочу с тобой разговаривать.
— Орхидея, — взмолилась Валентина. — Послушай меня. Пожалуйста, только послушай…
Но Орхидея бросила трубку, схватила смятую пачку ментоловых сигарет «Бенсон и Хеджес», свою новенькую тонкую золотую «Данхилл» и трясущимися руками зажгла сигарету. Табак сделает ее голосовые связки более жесткими, но сейчас ей просто наплевать на все это. Слезы капали из ее глаз.
Ей не хотелось стать «бывшей», неудачницей, просто аккомпанементом, ей нужны «Голубые Орхидеи», чтобы ощущать себя снова личностью.
Валентина медленно повесила трубку. Кит ждал ее рядом с дверью. Когда они вышли из кафе, потоки дождя хлынули на землю.
Валентина отступила под навес соседнего клуба «Тату», но он служил очень слабой защитой, и через несколько секунд вода распрямила ей волосы, а пальто облепило тело.
Промокший Кит последовал за ней, мокрые волосы плотно облегали его голову.
— Лимузин, наверное, объехал квартал, — сказал он. Вода ручьями сбегала по его лицу и шее.
— Ты как мокрый ребенок, — усмехаясь, сказала она.
— А ты промокший крысенок.
— О нет, по сравнению с тобой, я, можно сказать, сухая.
Подъехал лимузин, и туфли Кита зачавкали, когда они стали пробираться через бегущие потоки воды.
— Я как Чарли Чаплин в своих хиповых ботинках, — заметил он, пританцовывая.
Валентина усмехнулась. Все его величие куда-то исчезло. Он выглядел прелестно, и она в своих безнадежно испорченных легких туфельках от Джордана начала танцевать чечетку, напевая мелодию из «Поющих под дождем».
Они весело смеялись, забираясь в лимузин.
Когда машина остановилась перед нью-йоркским отелем «Фитцджеральд», где жила Валентина, она мгновенно приняла решение:
— Ты не можешь вернуться домой в такой мокрой одежде. Почему бы тебе не подняться ко мне и не обсохнуть? Мы вызовем кого-нибудь из гостиничной службы, может, они погладят твое пальто и пиджак, пока ты ждешь?
— За весь день я не слышал лучшего предложения. Но мне необходимо позвонить жене, — добавил он.
— Конечно. Я понимаю.
Они прошлепали через вестибюль под подозрительными взглядами двух стоящих у стойки коридорных. Валентина усмехнулась.
— Думаю, они принимают нас за людей с улицы.
— Я так не думаю.
Она откинула голову назад и засмеялась:
— Меня бы это не удивило. Твои туфли, Кит… Они хлюпают, как белье в прачечной!
Войдя в лифт, они приникли друг к другу, охваченные новой волной веселья. Даже с мокрыми волосами Валентина казалась ему прекрасной, кожа ее светилась. Он не мог насмотреться на ее улыбку. Несмотря на жизнь рок-звезды, которую она вела, в ней сохранилось нечто совершенно неиспорченное и естественное. Она была необыкновенно сердечной, и Кит, черт побери, хорошо понимал, что ему лучше держать в узде свои эмоции… сейчас… пока не стало слишком поздно.
В лифте висели зеркала в латунных рамах. Валентина взглянула на их плачевные отражения и снова разразилась смехом. Когда Кит увидел свой нос, с висящей на его кончике каплей дождя, он тоже расхохотался.
Обхватив друг друга, они продолжали смеяться. Когда он прикоснулся к ней, только несколько дюймов отделяли его губы от ее губ.
Они преодолели эти дюймы легко, как дети. Кит ощутил капли дождя на ее губах и почувствовал наплыв чувств, заставивших его задрожать. Он застонал, притянул ее к себе, их губы соединились, и все здравые мысли исчезли из его головы. Он мог думать только о том, чтобы прижать ее еще сильнее.
Когда они вошли в ее комнату, Кит вдохнул запах нескольких огромных букетов роз, смешанный с легким ароматом ее одежды и духов, и почувствовал, как потрясение проникает в глубь его существа.
— Я… я не уверена, вправе ли я… дело в том, что я думаю, я не могу…
Валентина стояла, скрестив руки на груди, испытывал чувство внезапной тревоги.
— Конечно, — сказал он, тоже отодвигаясь.
Они стояли и неловко молчали, понимая оба, что они не могут допустить, чтобы что-нибудь случилось.
— Я только позвоню жене, если ты не возражаешь, — наконец сказал он. — Не стоит вызывать служителей. Не сомневаюсь, моя одежда в один миг высохнет.
