Пильгунов и я всячески старались их помирить, но у Пильгунова с его шутками-прибаутками это получалось куда лучше:
– Икельчик Абрам (в деревне все Икельчики и все с библейскими именами Абрамов, Исаков и Яковлев, это ее специфичность; у другой другая – в способе разрешения споров; только ножом в пах или только кольями), Икельчик Абрам, так ты теперь к Икельчику Исаку и в гости ходить не будешь, и детей своих разжените? А как же внучек Кастусь – разрубите его пополам, как та дуреха у царя Соломона? Про Соломона чув?
Умница Пильгунов подкупал их еще и великолепным знанием местных условий в каждом колхозе, чуть ли не на каждой ферме.
– Обиделся ты, Икельчик Абрам, на Икельчика Исака не из-за этих овечек, будь они неладны, а потому что оштрафовало тебя тогда правление на пять трудодней. А про то, что на трудодень в вашем колхозе давно уже ничего не дают, подумал? Двадцать две копейки дают, фактически ноль. Ноль умножить на пять – это сколько получается?…
Вот такими были мои первые судебные дела. Но затем в районе случилось и более серьезное событие: перевернулась большая грузовая машина с пассажирами. Трое из них получили тяжкие увечья, четвертый – грудной ребенок – погиб.
Я должен был защищать водителя этой машины, пария примерно моего возраста, давшего на предварительном следствии совершенно невразумительные объяснения случившемуся. Будто бы в то время, когда он вел машину (в кузове находились пожилые люди, муж и жена, и одиннадцатилетний мальчик, их сын, а в кабине рядом с шофером – их взрослая дочь с грудным ребенком на руках: одна семья, приехавшая из Казахстана, с целины, и направлявшаяся на солеразработки в Старобин), будто бы, проезжая мимо деревни Лески, где мы впоследствии рассматривали это дело, он неожиданно заметил, что дверца его кабины сама по себе медленно открывается и в образовавшееся отверстие просовывается и тянется к нему чья-то рука с металлическим блестящим предметом – не то портсигаром, не то ножом.
Все это конечно, выглядело чистейшей выдумкой. Ни в милиции, где по этому делу проводилось дознание, ни потом в прокуратуре никто в нес не поверил. Да и кто из троих, находившихся в кузове пассажиров мог бы на ходу, во время движения машины, да еще при этом держа в руке нож, перелезть из кузова на подножку, чтобы открыть дверцу кабины? Старик, старуха, их одиннадцатилетний сын? И для чего это могло кому-нибудь из них понадобиться?
Не поверил во все это, разумеется, и я, когда изучал дело, хотя обвиняемый настаивал, что говорит правду, упорно повторяя одно и то же с самого первого допроса, еще в милиции. Но меня несколько удивило, что на допросе в той же МИЛИЦИИ мальчик сказал, что будто бы вместе с ними был еще какой-то дядя Коля, а затем поправился: запамятовал, дескать. Дядя Коля остался в Казахстане сдавать трактора. И больше об этом дяде Коле во всех материалах предварительного следствия не упоминалось ни словом.
Дело рассматривалось в помещении сельского клуба. Пильгунов оглашает обвинительное заключение, заслушивает показания подсудимого, потерпевших (они все только-только из больницы, или даже вообще еще оттуда не выписались,) и они входят один за другим, причем впечатление, которое каждый из них при этом производит, иначе не назовешь, как удручающим. У одного в гипсе рука, она у него покоится на деревянной подпорке и торчит, как крыло самолета, другой шествует по залу в некоем гипсовом скафандре. Я задаю каждому из них вопрос, кто такой «дядя Коля» (спрашиваю, конечно, не только об этом и уже после того, как зададут свои вопросы прокурор и судьи), и мне всякий раз.становится не по себе из-за того, что я должен еще больше усугублять их страдания. Люди только-только из больницы, они и так едва держатся на ногах, а я заставляю их стоять несколько лишних минут, мучаю их своим дурацким вопросом, на который никто из них не может даже толком ответить. Да мало ли было з Казахстане у них знакомых с именем Николай?! Разве можно серьезно относиться к тому, что наболтал одиннадцатилетний мальчик?!
Ничего о так называемом дяде Коле не знает и подсудимый. Это, как я уже говорил, паренек моего возраста, а выглядит он по-моему, еще моложе, и… одессит (ну, не совсем одессит – он из Любашевки), что перед началом процесса вызывает некоторое оживление у его участников, судьи, прокурора и секретаря, и целый ряд колких замечаний конвоя: ну, ясное дело, одессит одессита зубами будет вытаскивать, теперь нам тут «загорать» до утра.
Так вот и подсудимый о дяде Коле ничего не знает. Он подобрал этих людей поздно вечером на шоссе. Был туман и моросил мелкий дождик, они стояли, «голосуя» проходившим машинам, и он их подобрал, пообещав довезти до Старобина, там шахтоуправление, но сделать этого не смог потому что где-то неподалеку ремонтировалась дорога, нужно было делать большой объезд, а он и так уже опаздывал к себе на базу.
Тогда он остановил машину и предложил им выйти, чтобы дождаться какой-нибудь другой машины. Здесь – перекресток, здесь они идут одна за другой. Но люди стали упрямиться, настаивали, чтобы он вез их дальше. Неизвестно откуда появившийся на дороге молодой парень гоже вступил в спор, предлагая водителю уплатить в два или даже в три раза больше, чем предполагалось вначале, если он только их повезет, а он, водитель, будто бы заподозрив неладное для вида согласился, но решил возвратиться назад и заехать в милицию. Вот тут, на пути к отделению милиции, он и увидел эту протянутую к нему руку, испугался и угодил в кювет.
Любопытный этот паренек, он, между прочим, оказался и достаточно.сообразительным. В то время, когда у него происходил спор с пассажирами, неподалеку остановилась другая машина, автобус. Водитель автобуса вышел на дорогу, заинтересовавшись, что здесь происходит, и он сумел ему шепнуть: «Браток, запомни мои номера, мне эти люди не нравятся». И сам тоже запомнил номер автобуса, на всякий случай. А вот во время следствия да поначалу и в суде он раскис: ему не верили и он опустил руки. Отвечал односложно сидел, низко опустив бритую голову. Эта бритая голова вообще мало располагает к человеку, тем более когда человек этот сидит в специально огороженном для него месте и под охраной конвоя, а в зале находится несколько искалеченных по его милости людей, на которых без боли нельзя и взглянуть. Никаких симпатий он, словом, не вызывал…
Нет, ничего о так называемом «дяде Коле» не узнали мы поначалу и в судебном заседании. Ничего не говорили о нем ни сам мальчик, ни его отец и сестра. Сестра, этакая маленькая дьяволица (ее, впрочем, можно было понять, лишь месяц назад она потеряла ребенка) давала в отношении моего подзащитного показания самого худшего свойства и раз от разу они становились асе губительнее для него: водитель «был выпивши», водитель был сильно выпивши» и даже приставал к ней – это несмотря на то, что у нее на руках был ребенок, такой подлец! И, конечно, только из-за этого он и потерял управление. А из-за чего ж еще!
Она же, сестра, присутствовала при первом допросе мальчика, в милиции. Тут, кстати, нарушение процессуального закона, хотя вроде бы и негрубое: при допросе несовершеннолетних должны присутствовать педагоги и так называемые законные представители: родители, опекуны, а следователь пригласил сестру. Как это вышло? Я прошу суд вызвать и допросить следователя милиции, хотя это и не совсем этично и делается лишь в крайних случаях. Но случай ведь и здесь непростой, даже со смертельным исходом, за такое светит до десяти лет Лишения свободы, а на скамье подсудимых парень, который ничем сам себя защитить не может, лишь несет какую-то околесицу, вызывая у всех только недобрые улыбки.
