– Он всегда был рядом, чтобы заботиться обо мне, – продолжала мать, не слыша моих слов. – Все годы, что мы вместе, он был таким крепким. Все сорок восемь лет я рассчитывала на него, я не могла жить без него… – Ее голос прервался, слезы потекли по щекам, как только она взглянула на неподвижную фигуру на узкой кровати. Я подумала о том, как полагалась на Стюарта, и задала себе вопрос, а смогу ли я сказать такие слова еще через двадцать пять лет?
– …такая неприятность… я думаю, он знал… и, тем не менее, любил меня…
– Ну ладно, мама, пора идти. Пойдем по магазинам или куда-нибудь еще?
Я провела ее по коридору, и мы вышли из госпиталя. Сначала кое-что из продуктов, потом домой на некоторое время, ей следовало отдохнуть. Мать была в смятении и очень устала, поэтому сидела спокойно, пока я вела машину и размышляла над ее словами. Что она имела в виду, когда сказала: «Я думаю, он знал». Знал что? Кто? Папа, я полагала, но что она подразумевала под этим? Она напутала в чем-то, и я решила, зная этих двоих, что это было, скорее всего, что-то совсем обычное.
Мои родители были так счастливы. Влюбиться в подходящего человека – это, в лучшем случае, сомнительная игра, но они с самого начала полюбили друг друга, и навсегда. Я завидовала неизменности их любви, особенно в свете своих собственных проблем. Но, однако, из глубины памяти всплывали разные мелочи: другие времена, другие объяснения, невнятные замечания. Я обнаруживала их здесь и там, но тогда они казались чепухой.
– Мама, – спросила я, – папа ведь был твоим первым серьезным увлечением, твоей первой любовью, правда?
Она отвечала, защищаясь, и ее горячность поразила меня:
– Конечно, ведь я всегда тебе это говорила, и он был со мной все эти годы, не то что некоторые…
Зачем я спросила? Сейчас мне прочтут лекцию о мужчинах, не заслуживающих доверия, как тот подонок, за которого вышла замуж папина сестра Люси, а эту историю я слышала уже много раз.
– Мама, тут итальянская кондитерская. Не купить ли нам что-нибудь особенное на десерт?
Уловка сработала, и к тому времени, как мы вернулись в машину, мать уже составляла в уме список продуктов, которые нужно было купить.
Я оставалась с матерью еще несколько дней, отвозя ее в госпиталь побыть с папой, и была счастлива видеть, что ему становилось лучше. Он еще не мог говорить с нами, но маме разрешали входить в его комнату на несколько минут, и она могла подержать его за руку. Через пару дней его должны были перевести в другое помещение, и мне было приятно видеть радость на ее лице.
– Ему гораздо лучше, правда? Он скоро будет дома, теперь я в этом уверена.
Лоррейн и я провели день, делая покупки в огромном универмаге, недавно построенном, который был уже за чертой Оуквиля. Он находился не у воды, а далеко среди пустых полей, в паре миль от нашего прежнего района. Магазин произвел на нас впечатление, и мы с сестрой решили, что есть нечто ироническое в том, что его построили на южном берегу реки. Отличное местечко для нашей стороны. Теперь денежные мешки с той стороны должны были ездить через мост, чтобы делать покупки в лучшем универмаге города.
– Хорошо, – сказала Лоррейн, – быть может, это наведет городские власти на мысль о том, чтобы провести сюда хорошие дороги. Ривер-Роуд превратилась в сплошную яму – по ней едешь, как по швейцарскому сыру.
– Я не езжу здесь больше. В прошлом году я повредила поддон картера у своей машины и теперь езжу к дому родителей кружным путем. Это досадно, в самом деле. Здесь было бы намного короче, если бы поправить дорогу.
Когда мы проезжали дом Ченисов, рядом с маминым, Лоррейн вспомнила, что Дженис в городе.
– Я совершенно забыла. Я видела ее в аптеке сегодня утром. Она приехала на неделю и хочет поговорить с тобой. Я сказала ей, что ты здесь, с мамой.
– Это прекрасно. Я не видела ее с прошлого лета. Я позвоню ей, как только войду в дом.
Я вошла в дом матери, думая о том, как изменилась моя жизнь со времени нашей прошлой встречи с Дженис, и с удивлением обнаружила ее в кухне за чашкой чая рядом с мамой.
– Лоррейн только сию секунду сказала мне, что ты приехала, – сказала я, бросившись обнимать ее, на что она отвечала как-то нерешительно.
Она казалась печальной и усталой, с темными кругами под глазами.
– Майк тоже здесь?
– Нет, только я и дети. Майк уехал в Калифорнию на три недели, так что у меня достаточно времени. Я собиралась позвонить тебе, но вместо этого зашла. Я пыталась застать тебя дома вчера вечером…
– Я здесь уже несколько дней. Мама, наверное, уже рассказала тебе о папиной операции. – Я широко улыбнулась ей. – Мы уже так давно не были дома, вместе, – сказала я, – не могу даже припомнить, когда это было в последний раз.
– Твоя мать рассказала мне об операции, и Стюарт сказал мне, что ты здесь, когда я звонила вчера вечером. Я немного поговорила вчера с ним…
Мне показалось, что за ее последними словами стоит скрытый смысл, и она так пристально посмотрела на меня, когда говорила. Мне пришло в голову, что ее настроение еще хуже моего, что у нее какая-то тяжесть на сердце. Я знала ее всю жизнь, и мне показалось, что она что-то хочет мне сказать. Я решила, что надо бы увести ее из кухни куда-нибудь, где мама не будет участвовать в разговоре.
– Я хочу снять с себя эту одежду. Пойдем наверх в мою комнату и поболтаем, пока я переодеваюсь.
Дженис последовала за мной вверх по лестнице, в мою спальню, и мы уселись по-турецки друг к другу на моей кровати, в такой естественной для нас позе, хотя прошло уже много лет с тех пор, как мы были вместе в этой комнате. Она вскоре выложила все, о чем думала:
– Андреа, какого черта ты натворила? Стюарт вне себя от тревоги за тебя, а ты ничего не говорила мне,
