стремился всеми силами помочь ей. Бывают такие люди — Джульет встречала их и прежде. Даже вывела подобный характер в своей третьей книге «Кузина Сесилия». Леди София… как же была ее фамилия? Оглторп? Раттей? Это можно назвать синдромом короля Сиама, решила писательница.
В «Лондонской кадрили» у нее такая же Анна.
— Буду через полчаса, — сказала она в трубку, отодвигая рукопись.
— Я вам благодарна. — Из уст мадемуазель Вэлланкур это прозвучало как изысканный комплимент.
Через двадцать минут после того, как она повесила трубку, Джульет уже сидела на неудобном стуле напротив стола Викторин.
Кабинет старшего балетмейстера был чуть больше других закутков на втором этаже. Он располагался рядом с библиотекой партитур, где Джульет уже однажды побывала. Она вызывала Викторин из этого кабинета в день, когда обнаружила тальк в ящике с канифолью, и много раз проходила мимо в дамскую комнату (ту самую, на первом этаже, которая служила дамской раздевалкой, где Джульет почувствовала себя настолько неуклюжей). Впрочем, балетмейстер проводила здесь немного времени. На столе лежали тетради, пухлые блокноты, пачка нераспечатанных писем и стояла кружка с ручками и карандашами.
Викторин попросила затворить за собой дверь, но заговорила почти шепотом. И Джульет вспомнила, что часто слышала в коридоре голоса и звуки из кабинетов — стены здесь, наверное, были не толще картона.
— Я отнюдь не собиралась вовлекать вас в интриги, — начала балетмейстер. — Тем более ставить в неловкое положение перед вашей подругой. Но дело в том, что вчера вечером мисс Ренсвик немного хватила через край. Она мне жаловалась, что танцовщики не желают сосредоточиться на своих персонажах. Ей кажется, что люди здесь халтурят, а выкладываются где-то в другом месте. Но это не так. Я пыталась объяснить мисс Ренсвик, хотя она должна понимать сама, что от танцовщиков рано ждать совершенства, пока они только разучивают роли, а она только-только создает рисунок балета. В конце концов, танцовщиков не учили играть…
— Разве? — Джульет не хотела перебивать Викторин, но ее настолько удивило заявление балетмейстера, что восклицание вырвалось само собой.
— Да, это так, — подтвердила та. — Актерскому искусству, может быть, учат в китайской школе и некоторых других, но не у нас. Игры как таковой в балете нет. Танец — это танец, актерское мастерство — это актерское мастерство. Требовать, чтобы мои ребята изображали персонажи, все равно что… — Викторин утратила мягкость и заговорила с напором возмущения: — Все равно что… как вы здесь говорите… скрещивать рис с картошкой.
Джульет не сразу сообразила, как реагировать.
— Вижу, что вас это беспокоит, — сказала она, посчитав такой ответ достаточно безопасным.
Викторин поняла, что сорвалась, и продолжала спокойнее:
— Разумеется, беспокоит. Это не приносит пользы исполнителям. Работа с танцовщиками — деликатное дело. — Викторин нахмурилась. — Не знаю, понимает ли это ваша мисс Ренсвик. Лили Бедиант (она произнесла фамилию на французский манер: Бе-ди-ан) довела сегодня до слез. Она работала так, что стерла пальцы чуть не до костей. Они еще не оправились от смерти Антона (Джульет поняла, что Викторин имела в виду всех исполнителей). Это уж слишком. Надо призывать танцовщика к дисциплине, нужно быть требовательным, но нельзя его tyranniser… как это вы говорите?
— Быть тираном? — подсказала Джульет. — Давить…
— Вижу, вы говорите по-французски.
— Немного, — ответила она с ложной скромностью, но тут же с горечью подумала, что скромность вполне оправданна. — Много лет назад говорила свободно.
Викторин вдруг улыбнулась:
— Пройдет еще много лет, прежде чем вам можно говорить «много лет назад». Послушать моего совет, ценить свою юность. — Акцент Викторин заметно усилился, она путала окончания, с усилием выбирала слова. Джульет подумала: дело не только в том, что Рут заставила ее подопечную расплакаться…
— Телефон, — подсказала она. — Вы упомянули, что Рут звонила нескольким людям.
— Да, да… Плакали не все. Но двое или трое прибежали рассерженные. И я сама ее слышать. Так не положено в балете.
Джульет не ответила, и Викторин продолжала:
— Но я пригласила вас не для того, чтобы вы утешали мои чувства. Мои чувства, слава Богу, в порядке, что бы ни случилось. Я звать вас сюда, потому что решила, что вы можете спасти подругу от самой себя. У нее плохая тактика делать балет — ей должен об этом кто-нибудь сказать. Я разговаривала об этом с Грегуаром, он считает, и я с ним согласна, что лучше вас не найти. Если скажет он, Рут решит, что он недоволен ее работой, и станет еще более deboussolee… как это сказать?
— Будет сбита с толку, выбита из колеи.
— Вот именно, выбита из колеи. Боже, я тридцать лет в Нью-Йорке, и до сих пор приходится спрашивать. En tout cas,[16] если буду разговаривать я, она решит, что Грегуар меня не поддерживает. У меня нет его власти. Alors, enfin,[17] мы обращаемся к вам. Как к подруге мисс Ренсвик и другу студии Янча. Вы ей нужны. Всем ясно, что она тревожится, sous pression, работа сложная, в этом никто не сомневается. Я сама как-то заехала на машине в Сену, когда занималась новой хореографией «Жизели».
— Вы?
— О да, я! — Тон Викторин показывал, что она не поняла, чему удивляется Джульет. — Балет — нелегкая штука. Жизнь танцовщиков полна трудностей. Отцы не смотрят за детьми, родители умирают без присмотра детей, мужьям надоедают их танцующие жены, и они уходят на бок…
— На сторону, — машинально поправила Джульет.
— На сторону… Ломаются кости, все друг на друга кричат, тяжелая жизнь приводит к тому, что некрасивое поведение становится нормой. Enfin, я не сержусь на мисс Ренсвик. Мы все понимаем, что она переживает. Но не могли бы вы ее успокоить? Она была намного, намного спокойнее, когда вы присутствовали в студии. А танцовщики, мадемуазель, не могут работать в обстановке нервозности. Естественно, — добавила Викторин, и ее верхняя губа дернулась на галльский манер, — мы поймем, если вы ответите «нет».
Джульет, естественно, ответила «да». Эймс, вероятно, удивленно вздернула брови, когда она сообщила по телефону, что скорее всего весь день проведет в студии Янча (трубка так и вибрировала от ее изумления). Но работа не все, сказала себе Джульет. Дружба значит больше. Так начался ее второй период бдений у ложа Терпсихоры.
В половине двенадцатого она перехватила входящую в здание Рут и занимала разговорами до тех пор, пока та сама не упомянула о своих вчерашних сумасшедших звонках. Джульет стала мягко убеждать подругу, что не стоит черпать из меда одних только мух, и дальше в том же роде. Хореограф так обрадовалась ее появлению, что даже не спорила.
Потом, притворившись, будто только что узнала о реакции труппы, послушав разговоры в комнате отдыха, Джульет убедила подругу извиниться перед теми, кому та звонила, заверить танцовщиков, что не сомневается в их творческих способностях, и свалить свой срыв на расшатавшиеся нервы. Рут покорно согласилась, и к трем часам, когда она впервые в этот день начала работать с полной отдачей, в студии установилась относительно ровная творческая атмосфера.
Без пятнадцати четыре объявили перерыв. Джульет пошла поискать укромный уголок позвонить Эймс. Она успела настолько сжиться с рукописью, что даже теперь мысль невольно витала там, где сражался на дуэли лорд Морекамб. И пока Рут репетировала трудную сцену в конце второго акта и занималась с кордебалетом, который теперь изображал не крестьян, а лондонцев, в голову приходили удачные идеи. Джульет очень помогло бы, если бы Эймс сумела найти сделанные пять или шесть лет назад заметки по поводу плана и границ Хэмпстед-Хит.
Многие танцовщики во время перерыва тоже вышли из зала: кто покурить, кто в туалет, а многие
