удовлетворением от услышанного.
— Вас удовлетворяет то обстоятельство, что в Истинном мире опасно?
— Да.
— Любите неприятности?
— А вы разве нет? — удивился Николай Иванович.
Моран предпринял попытку поковырять в зубах чайной ложкой, но после нескольких неудачных опытов отказался от этого намерения.
Наконец он сказал:
— Я — тролль. Ни один тролль не бежит от неприятностей. Напротив, в большинстве случаев мы сами их и вызываем. Добровольно.
— Это именно то, что я имел в виду, — подтвердил Николай Иванович.
Моран насупился.
— Намерены выставить меня дураком?
— До тех пор, пока вы сами этого не сделаете, я даже и пытаться не буду, — заверил его учитель.
— А я уже сделал?
— А сами вы как считаете?
Моран не ответил. Налил себе еще чаю и буркнул:
— Могли бы и поухаживать за хозяином. Расселись тут, как на именинах!
— Между прочим, это хозяину положено ухаживать за гостем, а не наоборот, — заметил Николай Иванович и протянул ему свою чашку.
— В книге «Кулинарные секреты» в главе «Этикет за столом» другое написано, — сказал Моран. — Уберите пальцы с чашки, обожгу. У меня сегодня нетвердый глаз и неверная рука.
— Где вы нашли такую странную книгу? — удивился Николай Иванович.
— Украл в районной библиотеке, — сообщил Моран.
— Там не могло быть такого написано.
— Почему? — прищурился Моран.
— Потому что районные библиотеки не комплектуются книгами, содержащими описание альтернативных правил поведения за столом, — отрезал Николай Иванович.
— Ну вы и ловкач! — восхитился Моран. — Впервые вижу, чтобы так ловко выкручивались из совершенно безнадежного положения.
— Что же в моем положении было безнадежного? — удивился Николай Иванович.
— То, что вы сморозили сверхчеловеческую глупость. Архиглупость вы сморозили, батенька! И все же нашли способ выставить дураками других. Конечно, этому обучают в педагогическом вузе. Как из умного человека сделать идиота, да еще и нажить на этом моральный капитал.
— Откуда вы знаете, чему обучают в педагогических вузах? — улыбнулся Николай Иванович.
— Откуда? — Моран растянул рот в ядовитой ухмылке. — Педагогический мир чрезвычайно тесен, дражайший мой учитель русской словесности… Кстати, вы намерены уедать последнее буше, или оставляете его на мои милости?
— Пожалуй, уем, — поразмыслив, решил Николай Иванович и забрал пирожное под сожалеющими взорами Морана и его собаки.
— Скажите, — после долгой паузы заговорил опять Моран, — а почему вас так интересует Истинный мир?
— Вы отправили туда моего ученика, — напомнил Николай Иванович.
Моран сморщил нос.
— Авденаго в той же мере мой ученик, что и ваш. Другие причины?
— Вы сами назвали. Я люблю неприятности.
— Что, серьезно?
— Вполне.
Моран побарабанил пальцами по столу и просвистел для ясности несколько знаменитых тактов из «Ленинградской симфонии» Шостаковича. Наконец он произнес:
— Могу я поинтересоваться — почему?
— Извольте, — тотчас отозвался Николай Иванович. Казалось, он ожидал этого вопроса. — Я и сам посвятил этой теме некоторое время… Вас ведь — виноват! — не было здесь в восьмидесятые?
— Где это меня не было? — надулся Моран. — В Питере, что ли?
— Вообще — здесь, — Николай Иванович сделал неопределенный жест, как бы пытаясь охватить весь вообразимый мир. — На планете Земля.
— По-вашему, я — инопланетяшка вонючий? — вспыхнул Моран.
— Я этого не утверждаю.
— Нет, утверждаете… Это обидно, знаете ли. А вот, положим, сказал бы кто Пушкину, что он инопланетяшка? Да за такое сразу же к барьеру! В девятнадцатом веке все порядочные люди так и поступали. Положим, Лермонтов… Я имею в виду дуэль с де Барантом, — прибавил Моран многозначительно и застыл, подняв палец.
— Экий вы вспыльчивый, — сказал Николай Иванович без улыбки. — Ну так и вызывали бы. А я бы с охотой принял ваш вызов.
— Лучше вам этого не делать, — покачал головой Моран. — Я лучше вашего и шпагой владею, и пистолетом. Убью ведь.
— …я бы принял вызов, — повторил Николай Иванович, — да все это пустое. Ничего обидного для вашей чести я в виду не имел.
— Да? А «инопланетяшка»?
— А вы разве не..?
— Не! — отрезал Моран. — Истинный мир — здесь, на той же самой планете, что и неистинный. То есть ваш.
— Теперь вы обзываетесь, — указал Николай Иванович. — Наш мир — тоже истинный. Не хуже вашего.
— Да? — прищурился Моран. — А почему же он не называется «истинным»?
— Потому что он считается единственным. Нет противопоставления, нет альтернативы. Просто «мир» — как таковой. Один для всех.
— Что с неизбежностью доказывает узость ваших взглядов.
Николай Иванович развел руками:
— Увы!
— Вернемся к восьмидесятым, когда меня не было в вашем «единственном» мире, — предложил Моран. — Пропустим такие важные подробности, как «к барьеру!» — «желаете драться?» — «поэт роняет молча пистолет»… Поэт — это вы, между прочим. Я бы вас убил, — он облизнул губы кончиком длинного языка и вздохнул. — Ну так что же восьмидесятые?
— Тухлое время, — сказал Николай Иванович. — Некоторые воображают, что оно являлось таковым только для России, поскольку у нас тут была эпоха застоя, но вот что я вам скажу: оно во всем мире было отвратительным. Нечто вроде отрыжки шестидесятых. Протухло абсолютно все: этические ценности, эстетические… — Он покачал головой. — Я мог бы приводить примеры, но вам они мало что скажут.
Моран надулся.
— Я читал литературу!
— Одной литературы мало, — вздохнул Николай Иванович. — Лица, одежда, приветствуемые модели поведения, даже дурацкие телесериалы… Здесь все важно.
— А говорили еще, что русская культура литературоцентрична, — упрекнул Моран.
— Сейчас мы с вами обсуждаем не русскую культуру, а общую атмосферу восьмидесятых годов двадцатого века, — напомнил Николай Иванович. — И я вам говорю, я, живой свидетель, что время это было омерзительным.
— Что ж, было и прошло, — пожал плечами Моран. — Какое значение это имеет теперь?
— Я вам скажу.
