Глава третья
Гарнизон золотого замка сменился — победители заняли место побежденных; но общее положение дел осталось прежним: осажденные имели вдоволь еды и питья и тщетно пытались залатать пробоину в стене, а осаждающие голодали и готовились к очередному штурму.
Евтихий с каждым днем все более тесно сживался с оболочкой клыкастого урода. Он не видел себя в зеркале — хотя бы потому, что у солдат не принято пялиться в зеркала, — но этого и не требовалось. Ежеминутно он ощущал себя тем, кем стал, — клыкастым уродом. Теперь Евтихий даже двигался по-новому, по-другому произносил слова, иначе ел и пил. Понадобится совсем немного времени, чтобы он бесповоротно превратился в чудовище, и Евтихий осознавал это, сперва с горечью, потом равнодушно.
В замке его уважали. Здесь ценили его физическую мощь и ту безропотность, с которой он брался за самую тяжелую работу. Он был ручным монстром. В конце концов, по сравнению с рабством у троллей, теперешнее положение Евтихия было не в пример предпочтительнее.
Фихану же приходилось плохо. Его избегали. Никто, кроме Евтихия, не заговаривал с ним и не отвечал на его вопросы. Слабое, тощее создание не годилось для гарнизонной службы. Если его терпели, то даже не из милости, а просто потому, что не всякий день вспоминали о его существовании. У людей, искаженных извращенной природой «преисподней», облик и поведение Фихана, даже его запах — все вызывало непреодолимую гадливость. И день ото дня это неприятие становилось все более острым.
Даже Евтихий начал поддаваться общему настроению. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что Фихан на самом деле совершенно не такой, каким видится. Он говорил себе, что не следует забывать и о том, как они с Фиханом вместе искали выход из тоннелей «нижнего мира». Разве они не стали друзьями?
Но все эти рассуждения замечательно действовали до тех самых пор, пока Фихан не появлялся перед очами своего друга и не принимался виновато моргать морщинистыми полупрозрачными веками, сквозь которые ярко светили оранжевые глаза-плошки. Острая мордочка с хоботком приобрела нездоровый землистый цвет. Фихан напоминал мертвеца. Дохлое чудовище, у которого то сужаются, то расширяются вертикально разрезанные ноздри. Дохлое чудовище, которое дышит.
Самым отвратительным в Фихане было отсутствие явных признаков пола. Женщина-троллиха, новая приятельница Евтихия, признавалась в этом прямо; да и Евтихий в последнее время не мог скрывать дрожи омерзения.
— Меня прямо с души воротит, как его увижу, — заявляла троллиха. — До чего паскудная тварь!
Фихан жил не с солдатами — они бы этого, понятное дело, не потерпели. Эльф прятался среди завалов рухнувшей стены. Камни, которыми то и дело пытались заделать пробоину, были навалены таким образом, что возникло нечто вроде небольшой пещерки, куда могло заползти одно очень тощее и очень грустное существо.
Командир гарнизона, разумеется, знал об этом, но не препятствовал. В конце концов, как бы ни выглядел Фихан, он принадлежал гарнизону и ел пищу гарнизона. Евтихий, добрая душа, приносил своему приятелю раз в два-три дня горшок с остатками солдатской трапезы и оставлял возле пещерки. Понятное дело, сидеть рядом и смотреть, как тварь хватает объедки своими длинными пальцами-червяками и лихорадочно запихивает их в рот, Евтихий не удосуживался. Еще стошнит от такого, пожалуй. Но все же без Евтихия Фихан бы точно умер с голоду. Никто другой из солдат гарнизона не взял бы на себя заботы о мерзком уродце.
Командир гарнизона так и сказал Евтихию. Похвалил его за добросердечие и небрезгливость, а потом прибавил:
— В конце концов, от этого Фихана есть кое-какая польза. Он охраняет пролом. Ты объясни ему в следующий раз, как увидишь: он должен следить за всем, что происходит возле пролома. Мы здорово порушили стену, когда брали замок, так что вражеский лазутчик, вероятнее всего, попробует проникнуть в замок именно таким путем.
— Лазутчик? — переспросил Евтихий. — Почему непременно лазутчик?
Командир окинул его с ног до головы восхищенным взглядом.
— Ты прекрасен! Мышцы, мощный череп, здоровенные кулачищи и прочнейшие клыки. Не спрашивай — почему, зачем. Просто делай. Это у тебя получается как у бога.
Евтихий кивнул и ушел, счастливый.
Ночью он пришел к пещерке Фихана и, как уже было заведено, поставил горшок с едой на землю. Потом уселся рядом на корточки и позвал:
— Фихан!
В развалинах зашевелились. Скоро в ответ послышался тихий голос:
— Я Фихан.
— Это я, Евтихий.
— Я тебя узнал.
— Разве ты видишь в темноте? — насторожился Евтихий.
— Я узнал тебя по голосу, — объяснил Фихан.
Евтихий сразу успокоился.
— Я принес тебе еды.
— Спасибо.
Помолчали.
Затем Фихан спросил:
— Почему ты не уходишь?
— Я должен с тобой поговорить. Выходи ко мне.
— Ты ведь не можешь больше меня видеть, — сказал Фихан. — Никто не может.
— Я и не собираюсь видеть тебя, — отозвался Евтихий. — Поэтому и пришел ночью. Я еще глаза закрою. Вообще-то от тебя пахнет… Я принес платок. Завяжу лицо.
— Это мало помогает от запахов.
— Ничего, я буду дышать ртом.
Вдруг все смолкло. Евтихий прислушался, затем насторожился, вытянул шею и позвал:
— Фихан… Ты где? Сбежал? — Не получив ответа, он не на шутку всполошился: — Сбежал?! — выкрикнул он в темноту.
— Я здесь, — раздался голос у него над ухом. — Закрывай глаза. Я совсем близко.
Евтихий увидел плывущие во мраке светящиеся желтоватые пятна — круглые глаза монстра.
Но глаз закрывать не стал.
— Да ну, в самом деле, — проворчал он. — Надоело. Это хуже рабства. Туда не смотри, этого не делай. Даже дышать — и то приходится с условностями. Ты, конечно, воняешь, — прибавил он искренне, — но почему это должно меня так сильно заботить? Я выше предрассудков.
Желтые пятна сместились: существо уселось на камни в пяти шагах от Евтихия.
— Ты уже разобрался, почему одни изменили облик, а другие остались прежними? — спросил Евтихий.
Фихан покачал головой — пятна двинулись влево-вправо и опять остановились на месте.
— Изменились все. Только большинство людей и троллей изменились одинаково, а некоторые бедолаги — как-то по-своему, не похоже на остальных. Ты, например.
— Или ты, — добавил Евтихий.
— Или я. — Кивок, желтые плошки качнулись вверх-вниз. — Но я эльф… Наверное, таким, как я, приходится хуже всех.
— Наверное, — не стал спорить Евтихий.
— Сегодня еда более свежая, — Фихан вдруг заговорил о другом. — Почему?
— Для тебя отложили отдельную порцию.
— Почему?
— Ну, это правильнее, чем пичкать тебя объедками, — затрудняясь, ответил Евтихий.
