— Маруся, мы Веруську рожать сюда заберем… — торопливо зашептал Григорий Антонович. — Захочет, пусть Леню своего сюда перетащит, он парнишка неплохой… Пущай Веруська учиться идет, а маленький ее для нас с тобой не обуза, знаешь… будем мы его нянчить… А за Сергея ты не бойся. Мой грех, мне исправлять…
— Иди к нему… не отходи… чтоб не случилось чего…
Сергей лежал скорчившись, поджав колени к груди. Григорий Антонович принес из прихожей теплый полушубок, положил поверх одеяла.
Сергей застонал, заметался, вцепился руками в руку отца. На миг открылись его мутные, налитые страхом и болью глаза:
— Папа!
— Я с тобой, я с тобой, сынок! Спи давай, я с тобой! — подтыкая сбившееся одеяло, шептал Григорий Антонович.
Он сидел, сгорбившись, у постели Сергея. Когда накатывала дремота, ему чудилось, что бежит он по тонкому, неокрепшему льду.
Сережа, укутанный в ватное одеяло, оттянул руки, бежать ему трудно и неудобно, но его гонит страх…
Успеет ли? Донесет ли? Не поздно ли?
Сон без сновидений
Когда знакомые женщины начинают жаловаться на детей, на их эгоизм и бездушие, плачутся, рассказывая о семейных распрях и скандалах, Лидия Павловна сочувственно вздыхает. Она искренне жалеет их, этих несчастных матерей.
Что может быть хуже, если в семье нет мира? Это же самое важное в жизни человека — мир в семье. Тогда и работа идет на лад, и никакие трудности не страшны.
Она их очень жалела, но в глубине души не понимала, как это можно: плакаться перед чужими людьми, жаловаться на детей, рассказывать о них плохое?
Конечно, дети по молодости лет, по горячности могут иной раз и сделать что-нибудь не так, и сказать не то, а мать — на то она и мать, чтобы не допустить в семье до греха.
О себе Лидия Павловна говорила: «Мне на Сережу грех обижаться. Всем бы матерям таких сыновей».
Она гордилась Сережей. Несмотря на пережитые трудности и лишения, он у нее получился удачный: настойчивый, серьезный и очень способный к наукам.
Отца Сережа не знал. Так уж сложилась жизнь, что не сумела Лидия Павловна выйти замуж, засиделась в девушках, а когда уже перевалило за тридцать, выпало ей недолгое счастье.
Всего полгода длилась их горькая тайная любовь. А потом, вызванная анонимным письмом, приехала жена, привезла детей, двух девочек-подростков. Приехала для расправы. Готовая на все: на скандал, на драку, — лишь бы сохранить семью, не позволить какой-то жалкой машинистке, вековухе несчастной, при живом отце осиротить двух детей.
Не от позора и не от страха перед скандалом бежала тогда Лидия Павловна из родного города. И его, единственного, не побоялась бы она поставить под удар — пусть бы пришлось им уехать на край света… Не скрывала бы она от него, что через полгода родит ему сына, — все могло обернуться иначе. Но она знала, что, как бы далеко он с ней ни уехал, половинка его сердца останется там, с брошенными детьми и… с немилой женой, с которой, плохо ли, хорошо ли, прожил он без малого шестнадцать лет.
Бежала она куда глаза глядят, потому что не было у нее на свете близкого человека, с которым можно поделиться такой бедой.
Бежала налегке. Через плечо связанные ремнем чемодан и тючок с постелью, в одной руке дорожная сумка, в другой — главное ее достояние — старенькая малинка «Ундервуд».
Через полгода родился Сережка. Стало легче — отпутила смертная тоска, притупилась боль. Нужно было работать, очень много работать, чтобы Сережа ни в чем не нуждался, чтобы у него было все, что имеют другие, отцовские дети.
Как следует обжиться на новом месте Лидия Павловна не успела. Началась война. Эвакуация волокла ее с пятилетним Сережей на руках от Киева до Омска. В Омске их с эшелона сняли. Сережа бредил, задыхался, а на последнем перегоне затих, перестал плакать и просить водички. Двое суток Лидия Павловна просидела на ступеньках крыльца детского изолятора. Из-за строжайшего карантина родных дальше крыльца не допускали.
К концу третьих суток к ней вышла пожилая нянечка и сказала, что дыхание Сережи прочистилось, только что он поел каши, выпил полстакана киселя, дай бог не сглазить, доктор сказал: похоже, парнишка все-таки выживет… Лидия Павловна не заплакала, не сказала спасибо за добрую весть. Она закрыла глаза и прислонилась к перилам крыльца. Потом поднялась и пошла в город искать работу и хоть какое-то пристанище, чтобы было куда выписать Сережу из больницы, если он все-таки выживет.
В тот же день ее взяли машинисткой на большой машиностроительный завод и койку дали в рабочем общежитии. В коллективе ее очень ценили за грамотность, за мастерство, за ровный, ласковый характер, за ненавязчивую готовность помочь любому в трудную минуту.
После болезни Сережа стал совсем тощенький и прозрачный. Спасти его могло одно — хорошее питание. Прокормиться машинкой в те трудные времена было невозможно.
Лидия Павловна ходила на разгрузку вагонов, расчистку путей от снега, потом ей подвернулась постоянная, очень выгодная работа.
Жена старого профессора, эвакуированного из Ленинграда, пожилая, рыхлая женщина, пригласила Лидию Павловну через день по вечерам «помогать ей по хозяйству». Называть Лидию Павловну приходящей домработницей у деликатной профессорши не поворачивался язык.
Вскоре она порекомендовала Лидию Павловну еще в два дома. В конце концов распределились все вечера недели, и выходной день был полностью загружен. Работой это Лидия Павловна очень дорожила. Хозяйки не только позволяли приводить с собой Сережу, но и усиленно его подкармливали.
Прошло несколько лет. Сережа пошел в школу, и через него Лидия Павловна познакомилась со старенькой учительницей Анной Алексеевной.
На окраине города у Анны Алексеевны была небольшая квартирка. Сама она занимала спаленку, а проходную столовую сдала Лидии Павловне. Вскоре они стали жить одной семьей.
Лидия Павловна привела в порядок старый, запущенный домишко, разработала давно заброшенный огородный участок — он для их маленькой семьи стал важным подспорьем.
Всем своим одиноким, истерзанным сердцем привязалась она к чужой доброй старухе, ходила за ней, как родная дочь ходит за больной матерью. А потом, когда пришел неизбежный срок, схоронила, оплакала, и родная могила еще крепче привязала ее к новому гнезду.
Учился Сережа неровно. В начальных классах он мог служить натурой для плаката «Пионер — всем детям пример». А в шестом классе вдруг задурил и настолько, что на педсовете дважды ставился вопрос о его пребывании в школе. Седьмой он все же закончил с хорошими оценками и с пятеркой по поведению, а в восьмом опять вышел из колеи.
А для Лидии Павловны целью и смыслом жизни было «создать для Сережи условия», «вывести в люди», «дать ему высшее образование».
Жилось трудновато, но все же жили они не хуже людей. Теперь Лидия Павловна уже не ходила по домам «помогать по хозяйству». Кормила машинка. Заказов было в избытке. За ценой она не гналась, а качество давала отличное. Как бы поздно, засидевшись над уроками, ни ложился Сергей спать, из кухни доносился неутомимый стрекот «Ундервуда». Матери всегда нужно было закончить «очень срочную работу».
Сережа никогда ничего не просил, но мать не могла видеть его голодных, упрямо-печальных глаз, когда он чего-нибудь очень хотел. И всегда в нужный момент у него появлялось все необходимое, о чем он мечтал, что видел он у других мальчиков, тех, у которых были отцы.
