– Нет, – беззаботно ответил он.
– Неужели не нашел?
– Незачем искать. Маргарет я утопил вместе с муженьком. Запер их в каюте и открыл кингстоны. Красивая смерть. Кричали сильно, пока не захлебнулись. Яхта крепкая, надежная. Долго тонула.
– А сам?
– Пил коньяк, пока не ушел под воду. Как положено капитану. Хо-хей!
– Не жалко?
– Так ведь сука.
– Доллорес! Будь ты проклята! – затянул 897-й.
Слушать душещипательную мелодраму не было никакого желания. Надо срочно, любой ценой, за любые штрафные разыскать Витьку. Хоть мозги пудрить не будет.
Оседлав Мусика, чтобы рвануть куда угодно, Тиль, непонятно для чего, оглянулся.
Кривой пальчик Савонаролы подзывал. Неприятно, но ослушаться нельзя.
Подрулив к монаху, будто делая жест вежливости, Тиль лихо соскочил с мотоцикла, хоть и мертвого.
– Рад вас... – начал он, но израненная ладошка приказала заткнуться.
– Ангел-кадет Тиль, тебе оказана высокая честь.
Монах улыбнулся. Любой грешник согласился бы провести недельку в аду, лишь бы избавили от этого зрелища. Казалось, улыбается не человек, а василиск, мечтающий порвать живьем на запчасти.
– Спасибо, донн Джироламо, – кое-как выдавил Тиль. – Что надо делать?
– Тебе назначается овечка. Торжествуй.
В глазу Савонаролы мелькнул хищный огонек, но Тиль списал на блики мраморного пола.
– Благодарю, дон Джироламо, но...
– Меня – не за что.
– ...но ведь я только ангел-кадет. Девушка, то есть овечка, молода, и вообще... – продолжая лепетать, необъяснимым образом он уже знал, кто выпал ему.
– Не печаль. Ты знаешь достаточно. Многие ангелы довольствовались куда меньшим. А у тебя такие способности общения с грешни... с овечками.
– Когда прикажите приступать?
– Денька два-три, отдохни, оглядитесь, соберись с мыслями.
В противной роже крылся подвох. Почуяв неладное, Тиль переспросил:
– Когда, простите?
– Немедленно, ангел-кадет! Как можно скорее! Срочно!
Удержавшись, чтобы не отдать честь неприятному субъекту, Тиль запрыгну в седло:
– Сделаю, что смогу.
– Да уж, постарайтесь ангел-кадет. И помните: у вас в запасе одна вечность. Получите назначение! – Рука в капюшоне щелкнула над головой Тиля.
Чуть выше взгляда, так, чтобы не мешать, но всегда находиться в поле зрения, вспыхнуло и замерло перышко, каким писали при свечах.
– По итогу прошлой жизни у тебя скопилось...
Перышко вздрогнуло, ожило и начирикало цифру с пятью нулями.
– ...не так уж много штрафных. За уроки тебе выписали...
Подлая самописка добавила три сотни.
– … тоже мелочь. Поэтому за первую овечку тебе, как любому ангелу, нельзя скопить больше миллиона штрафных. Это не много, поверь.
Легко прикинуть: если девчоночка протянет лет восемьдесят, запаса может не хватить. Шустрые они – женщины, то есть теперь для него – овечки, так разойдутся годам к тридцати, что штрафных не хватит.
– А если переберу?
Савонарола нехорошо осклабился:
– Не советую.
– Как мне узнать, что овечке делать правильно, а что нет?
– Ты ангел, ты и решай. Выбирай варианты... По-моему, тебе пора.
– Подождите, но как я буду ангелом без крыльев...
– Крылья надо заслужить. Пользуйся мотоциклом. Это все, ангел-кадет?
– Еще мгновение, дон Джироламо. Если спишут все штрафные, я попаду на Хрустальное небо?
Монах стремительно удалился, сверкая пятками в мраморной плитке.
В призрачной надежде заметить Витьку Тиль огляделся, но, кроме ленившегося зверья и скучающих деревьев, не обнаружил ничего дельного. Он уже взялся за ручку газа, когда выросла объемная тень, выступившая багряно-красным платьем. Субъект воровато огляделся и подмигнул:
– Как дела, ангел-кадет?
Тиль демонстративно скрестил руки:
– Спасибо, сеньор Торквемада, благодаря вашим стараниям – хуже некуда.
– Какие могут быть обиды, – кардинал сокрушенно вздохнул. – Понимаешь, такой матч, пропустить не хватило сил. Каюсь, но страсть сильнее. Уж такую гадость придумали проклятые еретики с мерзкого острова, так бы и послал на костер. Не могу оторваться. Футбол любишь?
Ангел-кадет неопределенно пожал плечами. На самом деле к спорту был глубоко равнодушен. Ну, если только гольф...
– Молодец, – похвали толстяк. – Скоро наш «Реал» будет с «канонирами» драться, хочешь со мной?
– Можно.
Близкое знакомство с членом Трибунала, хоть и милосердного, не бывает лишним. Даже на Срединном небе.
– Беллиссимо! Благодарю! – Кардинал умыл лапки и заговорщицки спросил: – Может, помочь чем? Подсказать...
– Как понять, что для овечки правильно?
Кажется, вопрос поставил сеньора Томаса в тупик. Засопел, живот заходил волнами, толстые ряшки нервно дернулись. Овладев нервишками, подманил на близость и сдавленным шепотом выжал:
– Дело в том, что это никому не известно.
– Но как же... – удивился Тиль.
– Вот потому ангелам несладко. Держись, кадет, еврокубок скоро!
Кардинал хлопнул по плечу дружески и подло смылся. И Витька где-то шляется, ангел-вояка. Смутная тревога заворочались где-то там, где предполагалось наличие души, которой ангелу не полагалось. Недомолвки и намеки как будто заманивали в западню, из которой не выбраться.
Что поделать, такова, видно, доля ангела.
IX
Часы, отмеренные до главного события в ее жизни, намного более важного, чем у любой среднестатистической роженицы, Вика пребывала в необычайном настроении, в котором перемежались желания выброситься с третьего этажа или тайком наесться таблеток. Она сидела на кровати, тупо уставившись в матовую стену экстракомфортабельной палаты, не обращая внимания на телевизор, цветы и обильный выбор деликатесов на любой вкус. Мыслей не было. Вика перестала думать и только слушала незатихающий гул, доносившийся непонятно откуда. Попытки разговаривать с ангелом закончились нехорошим молчанием с его стороны, а молиться кому-нибудь ее не учили.
Если бы роды продлились хоть на день больше, трудно сказать, что осталось бы от ее личности. Но все сложилось благополучно. Схватки начались внезапно, но вовремя. Она еще надеялась рожать в палате в одиночестве, чтобы навредить под видом несчастного случая. Но инстинкт матери или животный страх, кто знает, заставили нажать кнопку экстренного вызова.
Роды она не запомнила.
Вернее, помнила, как будто все было обернуто в мутную вату, двигались тени, пятна, силуэты, свет жесткий голубой бил, кажется, кто-то кричал. Потом послышался чей-то совсем чужой плач. Больше ничего не осталось. Но по вытянутым лицам сестричек, отводившим глаза, поняла, что наговорила больше, чем
