– Каждый должен иметь право выбора. Даже если его нет! Это наше шоу!
Билборд провалился без следа. Ровная поверхность плитки отражала чистоту.
Может, проверка на прочность? Реклама соврет – недорого возьмет. Даже ангельская. Захотелось разыскать под кожей комбинезона хоть каплю надежды. Но ее не нашлось. Почему-то он знал твердо: быть ему М-ангелом, и никем иным. Если, конечно, справится. Значит, от женщин никуда не деться. В той жизни Толику помогал драйв иллюзий. Тиль видел каждую насквозь. И даже больше. Как же их опекать – таких, какие они есть на самом деле. Как быть их ангелом? Неужели это то, о чем предупреждал добряк 33-32? Все равно. От сверкающего мира остались серые осколки. Надо готовиться к испытаниям.
– Чем-то опечален?
Художник стоял спиной, прикрывшись от невидимого солнца широкими полями соломенной шляпы. На подрамник живописного мольберта натянуто беленое полотно, изредка прочерченное контурами.
– Возникли сомнения?
Герр Гессе как раз прицеливал кисть к рисунку, на палитре растеклась лужица бледных красок.
– Расскажи, что тебя тревожит, ja.
Хотелось узнать так много, расспросить и понять, что в рот не вмещалось. Тиль мужественно выбрал самое горячее:
– Я обязан быть ангелом женщины?
Под легким мазком на полотне проявилась цветная полоса:
– Срединное небо устроено милосердно. Ж-ангелы и М-ангелы не могут находиться вместе. Мы не знаем их, они не знают нас. Разделено непреложно. Это мудро. Избавляет от многих мучений, которые досаждали Там. История с твоим ангелом – хороший пример. Иначе такие драки случались бы регулярно. А так – у них свои овечки, у нас свои. И по-другому быть не может. За нарушение правила – Исключительное Наказание, naturlich. Ты должен оценить, что стоило твоему Ж-ангелу пробиться сюда, чтобы... Надеюсь, понятно.
Картина проступила контурами голубых деревьев.
Тиль решил идти до конца:
– Если я ангел, где крылья?
Гессе еле приметно улыбнулся:
– Не торопись. Ты ангел-кадет.
– Я хочу крылья. Модели Сикорского.
– Ну, зачем тебе крылья, мальчик, у тебя «Ниндзя». На самом деле, ты хочешь спросить про другое.
Тиль счел, что нагло врать не получится, и выпалил:
– За что дают штрафные?
– Нет, не то.
– Как общаться с другими ангелами?
– Nein, совсем не то, холодно. Что тебя на самом деле волнует.
Набравшись мужества, он спросил:
– Почему в ангелы попал я?
Кисть, только что наведенная к полотну, застыла. Гессе глянул сквозь кругляшки очков:
– Вот правильный вопрос. Ты здесь есть случайно. Вина или непростительная ошибка нашего коллеги. Оставил свой пост у древа, и ты свернул не туда. Ты здесь чужой. Ты даже не знаешь, отчего оказался здесь.
– Меня сбил грузовик.
– Это не совсем так.
– Имеет значение?
– Очень большое. Но если ты оказался здесь, значит, у тебя должен быть шанс.
– В ад не загреметь?
– Ты сказал глупость, фу. – Гессе принялся за рисунок и продолжил, не повернув головы: – Каждый ангел, Ж или М, мечтает только об одном: о Хрустальном небе. Он знает, что может туда попасть. Он знает: если нести службу достойно, ему будут списывать штрафные. Когда-нибудь, конечно, не скоро, он сможет попасть на Хрустальное небо. Ради этого служат ангелом. Но у тебя всего вечность в запасе. И в этом есть сложность.
Открыв было рот, Тиль намерился разобраться по-крупному, но его перебили:
– Опоздаешь на урок, мальчик.
Поправив шляпу, Гессе принялся вытирать кисть. На полотне буйствовал красками Прованс: поля цветов, одинокие кипарисы и кучерявое облачко в бирюзовом небе. Пейзаж неместной натуры выглядел похоже, но кривовато, как у самоучки.
Любой художник, кроме денег, ценит похвалу. Тиль собрался быть щедрым к председателю Милосердного Трибунала, но случайно моргнул.
Там, где стоял мольберт, возвышался пологий холм. На макушке торчал лысый куст, обгоревший до угольного налета, вокруг расшвыряли обломки каменных плит с вырезанными закорючками еврейского алфавита. Один из фрагментов скрижалей использовал под седалищем знакомый летчик. Ангел-кадет 897-й был тих и мрачен, как море перед штормом.
Оставив дружеские приветствия на другой раз, Тиль с Мусиком подошли молча, примостились рядышком. Обломок с письменами на ощупь зада был остр и холоден.
– Налетался, сокол? Много впечатлений?
897-й уставился в пересохшую почву:
– Славно, весело и беззаботно.
– Отчего грустен?
Летчик посмотрел прямо:
– Действительно хочешь знать?
Толик не очень любил чужие откровения, вернее – на дух не переносил соплей и жалоб, но ангелу, видимо, положено сносить терпеливо. Все-таки одноклассник, надо быть в контакте. И потому рассыпался в уверениях искреннего интереса.
Пилот мрачно сообщил:
– Я в полной растерянности.
– Это ты на самолете в гору заехал? – вдруг ляпнул Тиль.
897-й резко обернулся:
– Знаешь почему? – спросил он с таким надрывом, что стало ясно: исповеди не избежать. – Ее звали Доллорес. Ведьма с черными волосами и бешеным взглядом. Около нее увивались все богатенькие, на разные лады перья распускали. А у меня ничего не было. Я стоял в стороне и только смотрел. И это ей понравилось, она решила выбрать меня назло всем: достанусь тому, кто меньше всего достоин. Я дал слово, что она ни в чем не будет нуждаться. Я хотел стать истребителем, но ради нее пошел в гражданскую авиацию, учился и работал за троих. Чтобы у нее было все. Когда окончил летную школу, мы поженились. Я стал летать на дальних пассажирских. Возвращался, Доллорес встречала, говорила, что любит. Только ей все время было мало денег. Тогда я устроился в частную компанию возить туристов. Денег хватало, но дома перестал бывать. Виделся с ней раз в неделю, не чаще. Я очень хотел детей, но Доллорес сказала, что спешить не стоит, сначала кредит на дом, машину и что-то там еще. Я все терпел. Потому что любил ее, потому что верил, что она меня любит. И вот как-то раз возвращаюсь раньше обычного – рейс отменили – и вижу: она собирает чемоданы. Я спрашиваю: что случилось, любимая. Доллорес говорит: у нас все кончено. Оказывается, пока я летал, она бурно крутила роман с каким-то продюсером. И сегодня они уезжают в Лос- Анджелес. Ей ничего не надо, оставляет все, просит развод и чтобы ее простил и нашел свое счастье. Я не стал ее убивать, ушел в гостиницу. И сразу попросился на рейс, была не моя очередь. Село пять американок, раскрепощенные, богатые, свободные дамы, пили и орали, как ненавидят мужчин, и какие те подонки, и как их надо проучить, вытянув все деньги и соки. У меня в голове что-то замкнуло. Заложил вираж и пошел на ближайшую гору. Чтобы их всмятку. Чтобы не принесли горя таким же простым парням, как я. Чтобы очистить от них землю. Вот как.
Надо бы выразить сочувствие или подставить дружеское плечо, но опыт Толика был на стороне лихого продюсера. Такие, как этот летчик, рождены, чтобы носить украшение оленя. Толик много постарался для победы животной справедливости. Одни работают, другие – имеют. С этим ничего не поделать. Малыш
