Круглое лицо председательши просветлело, и она весело сказала:
— Да рядом, в пяти шагах от дома. Как выйдите, поверните налево.
Тут она зачем-то сунула мне в руку газету «Вечерняя Клизма». Всю первую страницу занимала статья под заглавием: «В КОЛХОЗЕ ИМ. ЧАПАЕВА НАЧАЛОСЬ СТРОИТЕЛЬСТВО ПРИХОДСКОГО ВЫТРЕЗВИТЕЛЯ».
— Сударыня, я собираюсь провести в сортире секунды, а не минуты, так что читательский материал мне не нужен.
— Да берите, берите, не стесняйтесь.
Я вышел на крыльцо. Было темно, как в лоне… Я щелкнул зажигалкой. Колеблющееся пламя таинственно осветило огород и колодезь. Вдруг я вздрогнул: из темноты высунулась меньшевистская физиономия, а под ней — нога с раздвоенным копытом.
— Неужели Церетели? — рассмеялся я и спустился во двор. Следуя полученной инструкции, обошел избушку и оказался у какого-то строения, из которого исходил зловещий запах. Я поднес к строению зажигалку — вокруг пламени забрезжил радужный нимб — и увидел, что стою перед кривой кабинкой. Дернул на себя скособоченную дверь и отшатнулся: внутри кабинки жужжали насекомые и витали клубы метана. Нет, то была клоака не для меня!
Я шагнул к огороду, выбрал грядку почище и со всей дискретностью подарил осенней почве золотой дождик.
Когда я вошел в избушку, она прыгала от злости сидевших в ней людей: мнения собутыльников разделились по вопросам внутренней политики. Даже Варикозов забыл о своем достоинстве душеприказчика русского народа и лупил агронома по голове блокнотом, приговаривая:
— Тоже мне демократ нашелся, дарвинист дерьмовый, генетик вонючий!
Я попытался объяснить избушечной компании, что свидригайловцы должны жить в мире-дружбе единым человечьим общежитием, но они так орали, что даже мой барственный баритон не мог покрыть их диалога глухих. Стало ясно, что пора сменить тему драки. Я решил изложить мою теорию трех алкогольных поясов.
Схватил стопу, поднес ее к губам и осушил за здорово живешь. Затем стукнул стопой по столу.
Все ошалели.
— На юге Европы живут винопейцы — французы и итальянцы, — промолвил я. — В середине пивоглоты — немцы и чехи. На севере водкохлебы — скандинавы и финны. Теперь объясню, в чем заключается парадокс России. Географически говоря, русский народ должен любить пиво, исторически говоря, он любит водку, а в двадцатом веке им правил грузин — представитель винной нации. Наложение этих питейных несоответствий извратило культуру страны.
Собутыльники проглотили языки и принялись обдумывать мои слова.
Вдруг начальник милиции как заорет:
— Гнида заморская! Когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к крючку пистолета.
Вынул из деревянной кобуры маузер и прямо в башку мне ба-бахнул! Однако по пьяному делу дал промашку. Пуля-дура прожужжала мимо!
Я грациозно выматерился и, не вставая с лавки, одной ногой обезоружил мазилу-мильтона. А потом все обратил в литературный эпизод: очень a propos[140] процитировал Гумилева:
Под конец вечера всех перепил. Председатель и менеджер спрашивали друг друга «Ты меня уважаешь?», директор школы распевал песни Пахмутовой, а агроном солеными огурцами неаккуратно жонглировал. Начальник милиции валялся где-то под лавкой в пароксизме партийности. Только трезвенник Варикозов был себе на уме: сурово сидя в углу, он собирал материал для рассказа в жанре «деревянная проза».
Я облокотился об пол и задумался. Да, Черчилль был прав. Россия — это загвоздка, закутанная в загадку.
Пир подходил к концу. Перед тем как отойти от стола ко сну, я обратился к хозяину:
— Господин председатель, благодарю вас за чудесный прием. Все было очень вкусно. Я давно так не нажирался! Исполать вам, крестьянский босс! Я приглашу вас в Мадисонский университет прочитать лекцию, если в бюджете будут деньги.
Пьяный председатель закачался, готовый пасть мне в ноги, но тут из кухни выплыла председательша, с легкостью взметнула его на плечо и отнесла во внутренние покои избушки. Как многие русские женщины, она была мускулистее своего хахаля и держала на высокой груди и семейство, и хозяйство.
Расправившись с мужем, председательша опытным голосом облаяла директора, менеджера, агронома и милиционера и выбросила их во двор. У себя в углу Варикозов уже дремал, как был, по вертикали.
Хозяйка уложила меня спать на комфортабельных гостевых полатях.
— Спокойной ночи, моя добрая фея, — прошептал я, смежая очи.
Дрыхнул сладко, хотя мне и приснился политкошмар: голый Зюганов в форме женщины машет мне серпом и молотом. «Сон разума рождает монстров», — подумал я и перевернулся на другой бок.
Когда я проснулся, за слюнявым окошком занималась заря. Пора вставать! Я взял решето, вышел во двор и омыл лицо, плечи и грудь живой водой из колодезя. Тело покрылось пупочками, но я не дрогнул: выручила спортивная закалка. Потянулся до хруста в собственном скелете и принялся причесывать пекторалии.
Рядом со мной раздалось мычание.
Я повернулся на пасторальный звук. То была сивка-буренка, которая вышла из хлева, чтобы насладиться свежим воздухом.
— Здорово, корова!
Дружелюбная скотина ответила на мое приветствие повторным мычанием и взмахом вымени, полным парного молока.
Пока мы разговаривали, стало светать. Над горизонтом поднялся гигантский воспаленный диск. Voila le soleil de Svidrigailovo![141] Заря востока сотворила из тучек жемчужных этюд в багровых тонах. На другой половине неба еще блистали бледные осенние звезды. В огороде без заботы и труда пищали птички. Вдруг они замолкли.
Я закатил глаза: в зените, забавляясь, кувыркался коварный коршун.
Вернувшись в избу, сел за стол и принялся нюхать вкусные запахи, исходившие из кухни. Тем временем Варикозов пошел заводить машинку, которая по утрам страдала запором и посему требовала щекотливого шоферского подхода.
— Матка, дай яйка! — крикнул я председательше, повторяя зов поколений моих предков-помещиков. Та лучисто улыбнулась и поплыла исполнять просьбу голодного гостя.
Утренний пир был не хуже вечернего. Я вкушал произведения сельской кухни, налегая на хреновые грибы и кекс с изумительной изюминкой. Председательша умильно смотрела мне в рот, подперев лицо пухлой рукой, и периодически курсировала на кухню за следующим блюдом.
Ее супруг, который неуверенно шатался по горнице, нюхая валявшиеся на полу пустые бутылки, вдруг остановился передо мной и пробормотал:
— Ты мою бабу не лапай, а не то я тебя порешу.
Было ясно, что председатель страдает от похмелья, как часто бывает на Руси после хорошей party,[142] и я весело послал его туда, где раки трахаются.
Но вот завтрак окончен. Из двора донеслось звонкое пердение. Я выглянул из окошка и увидел желтую «Запорожицу», которая бойко вертелась вокруг колодезя, распугивая петуха и его куриный
