— Ты что делаешь в Москве, милый Пирс?
— Работаю в посольстве. Новое назначение! Приехал сюда на прошлой неделе и уже погряз в работе.
Я ввел диктофон в укромное место хранения.
— А я думал, ты все еще борешься за мир, как когда-то. В школе ты был таким радикалом! Помню, на вечеринках мы оравой орем «Sympathy for the Devil»,[210] a ты мурлыкаешь «Give Peace a Chance».[211]
— Я никогда не откажусь от идеалов юности! — Пирс поднял с пола трусы и подал их мне. — Вот почему, когда в Белом доме сидел Рейган, я бойкотировал его фильмы, а когда конгресс проголосовал за импичмент Клинтона, в знак протеста объявил однодневную голодовку!
Я посмотрел на пузо приятеля.
— Если бы только Билл гульнул еще раз десять!
Затем сунул руку в рукав, ногу в штанину.
— Пирс, наша встреча — это великолепный выкрутас Weltgeist’а. [212] Нам обязательно надо поговорить на тему всемирно-исторического порядка.
— Ладно.
Мы вошли в лифт. Пирс нажал на кнопку третьего этажа.
— Сколько лет, Роланд, мы не виделись!
— С тех пор, как ты поступил в университет.
— Да, в Принстон. Но он так меня разочаровал… Поточное производство роботов для общественной элиты! Впрочем, я отказался усесться на капиталистический конвейер. После получения диплома какое-то время искал себя. Путешествовал по Испании, Италии, пару лет жил в Умбрии.
— У твоих родителей там была, по-моему, вилла.
— Да, мне не надо было тратить деньги на жилье.
— Принципы не дорого тебе стоили.
— Не скажи. Когда мне стукнуло тридцать, родители стали настаивать, что пора думать о карьере. Особенно мать. Она пригрозилась прекратить мою издержку, потому что я не хотел стать членом истеблишмента.
Я понимающе понурился. Мой друг относился к трагическому разряду мужчин, корчащихся в сени мощной материнской фигуры.
— Мы договорились, что если к 2000 году ООН не учредит на земле мировое правительство, которое заставит державы Запада добровольно передать половину своих бюджетов развивающимся странам, то я найду работу. ООН, к сожалению, меня подвела — и не только меня, но и все прогрессивное человечество, — и я поступил на службу в госдепартамент.
— Помнится, у твоего дяди были крупные связи в Вашингтоне.
— Да, он регулярно играет с Диком Чейни в гольф, а с Доном Рамсфельдом в теннис.
— И всегда им проигрывает!
Мы вышли в корридор, где Пирс на минуту остановился, чтобы отдышаться после подъема наверх. Из вежливости я тоже засопел, расширяя мускулистую грудь.
Мимо нас прошла троица сухолицых дипломатов в светло-голубых рубашках и галстуках, но без пиджаков. Пахнуло казенным американским букетом: афтершейвом «Old Spice» и запахом пластмассы.
— Мое первое назначение было в Вануату.
— Вот тебе и ну!
— Потом меня послали в Буркина-Фасо. Это был знак высокого доверия. Суди сам. Страна граничит с шестью другими бывшими колониями, с некоторыми из которых находится в конфликте.
— Да, Буркина всегда бурлит.
Мы подошли к двери с табличкой «Второй секретарь».
— Как тебе Москва? — спросил я пока Пирс, пыхтя, распахивал дверь.
— Замечательный город. Одно только жаль, здесь не растут пальмы.
И вот мы в кабинете. Письменный стол и стулья из выкрашенного в серый цвет металла, окно с (пре)красным видом на кирпичную стену напротив. Пол уставлен картонными коробками, большинство из которых все еще запечатаны, — свидетельство того, что хозяин въехал сюда лишь недавно.
Пирс взял со стола фотографию в рамке и подал ее мне. В камеру пялились здоровенная женщина со здоровенной дочкой. На головах у них были пробковые шлемы, сверкавшие под африканским солнцем.
— Вот мои крошки.
— ?Carajo![213]
Пирс положил снимок обратно.
— Они приезжают в Москву через неделю. Я уже записал дочь в англо-американскую школу.
— Как зовут дочку?
— Пацифика.
— Миру — мир!
— А у тебя есть семья?
— Одна жена, двое детей, восемнадцать книг — и столько же любовниц. Жена, правда, ушла и детей увела, но книги и любовницы всегда будут со мной!
Мы начали обмениваться воспоминаниями.
— Пирс, помнишь, как я тебя побил, когда мы познакомились?
— Роланд, помнишь, как на уроке химии я взорвал под тобой стул?
— Пирс, помнишь, как ты накурился марихуаны и припарковал машину на шпиле пресвитерианской церкви?
— Роланд, помнишь, как у меня на дне рождения ты в темноте по ошибке целовался с моей бабушкой?
— Пирс, помнишь, как мы оделись девочками и проникли в женский туалет теннисного клуба?
Приятель покачал пузом.
— Это было давно.
— Согласись, однако, что из нас получились премилые герлушки!
Пирс поспешил перевести разговор на более дипломатическую тему. Он начал рассказывать, что незадолго до его отъезда из Буркина президент Блэз Кампаорэ посетил американское посольство в столице страны, Уагадугу.
— Господин Кампаорэ знает, как вызвать собеседника на откровенность. Хотя мы разговаривали лишь счи-тайные минуты, во время дружеского обмена мнениями я открыл ему самую сокровенную мою тайну.
Я пнул приятеля в пах.
— Про то, как мы с тобой ходили в девочках?
— Нет, Роланд. Я признался президенту, что сижу на маломясной диете, и посоветовал ему начать в стране компанию борьбы с холестерином, являющимся одной из ведущих причин сердечно-сосудистых заболеваний.
— Накорми меня, а то я проголодался, — намекнул я в середине рассказа о том, как составленный Пирсом после встречи в посольстве меморандум прославил его на весь госдепартамент.
Приятель повел меня в кафетерий. Там я наполнил поднос (не)любимой американской едой — картофельным винегретом, макаронами с сыром, кока-колой с колбасой. У Пирса на подносе сидел сольный, скорбный салат.
Мы уселись рядом с группой пехотинцев, дружно дробивших зубами бисквиты «Oreos».
Я подмигнул самому себе.
— Старина, есть разговор. Твой офис, полагаю, нашпигован подслушивательной аппаратурой. Другое дело тут. — Я кивнул в сторону пехотинцев. — За военно-морским чавканьем нас не то что ФСБ — мы сами себя не услышим!
Я отхлебнул жидкого посольского кофе и с невероятным спокойствием сказал:
— Я русский царь.
Приятель принялся издавать соответствующие случаю звуки и восклицания.
