Марина промолчала, отвернулась. А старая мать как бы очнулась и внезапно бросилась к Вадиму с душераздирающим криком:
— Будь же ты проклят, каин!
— Мама! Мама!.. — Марина подбежала к ней…
После этого пожара и стали приходить к Вадиму кошмары во сне, особенно тогда, когда был он трезвый. Да и наяву мерещились ему огонь и кровь. Слышался крик Марининой матери: «Будь же ты проклят, каин!»
Решительные действия Вадима Перелетного понравились коменданту, хотя тот и сделал ему замечание, что такие действия следует предпринимать с согласия властей. Но, учитывая, что Вадимом «руководила в ту минуту ненависть к красным и их пособникам», комендант ограничился только устным замечанием. «Ненависть к коммунистам — это серьезный фактор в войне. На ненависти держится дух немецкой армии, ненависть должна жить и в крови полицая». Комендант отметил действия Перелетного и распорядился, чтобы ему выдали автомат. Вадим стал первой кандидатурой на долгосрочные курсы, куда он вскоре и отправился.
На курсах Перелетный показал себя достойным пособником оккупационной власти. Власти учли его рвение, и он вскоре был назначен начальником полицейской управы.
Октябрьским днем Вадим Перелетный появился на мотоцикле в селе, где жила Надя Калина. Местный полицай донес, что видел ее с каким-то одноруким человеком, может быть, красноармейцем.
— Здравствуйте вам в хату! — застыл на пороге Перелетный.
— Здравствуйте! — ответила Надя.
Она стирала, лицо ее было покрыто капельками пота. Рукава засучены. Выпрямившись, она провела рукой по вспотевшему лицу.
— Кто же вы будете? — внимательно рассматривая Перелетного, вооруженного автоматом, спросила Надя.
— Прислан служить в ваш район, — ответил он, зыркая глазами по хате. — Рубаху стираешь тому однорукому? — ткнул он пальцем в корыто.
— Это рубашка двоюродного брата. — Надя немного смешалась. — Как память осталась.
— Сентиментально. А где же этот братик?
— Был на границе. А сейчас кто его знает…
— Значит, красный?
— Чудной вопрос! А вы разве были белым до войны?
— Сразу видно, говорить умеешь… Что же не приглашаешь садиться? — Вадим все притопывал вокруг корыта.
Надя вытерла руки. А он зашел в горницу и остановился около этажерки. Раскрыл одну книгу, вторую. Усмехнулся и взял альбом, лениво полистал.
— Удивительно! — вдруг воскликнул он, увидев знакомое лицо. — Как попала к тебе карточка Андрея Стоколоса? Вот это встреча! — Перелетный смотрел то на фотографию, то на девушку: — «Надюшке Калине от Ивана Оленева на добрую память. Западная граница. Июнь 1941 года». Гм!.. Что за морда? Почему от какого-то Оленева? Но ведь это же Стоколос. Как понимать?..
— Сама не знаю! — почти безразлично ответила Надя.
— Ну и дела! Идешь выяснять про какого-то безрукого, а тут знакомое лицо. Гм… Губы стиснуты, взгляд пронзительный… А может, ты с ним встречалась и теперь прячешь?
— Не он, — ответила Надя.
— А кто же?
— А откуда я знаю! Так, прохожий, — сказала девушка, понимая, что отмалчиваться не стоит. — Проходил через село. Мы же все-таки люди!
— И куда же он пошел?
— Да разве я знаю? Дала ему буханку, и все.
— Он красноармеец?
— Когда-то был. В бою оторвало руку. Калека он, а не солдат.
Перелетный был удивлен спокойствием девушки. Вообще в последнее время он замечал за собой, что плохо разбирается в людях, не может предугадать их поведения. Так было, когда он встретился с лейтенантом Рябчиковым и красноармейцем Мукаговым в плену. Вадим даже представить себе не мог, что его так будет ненавидеть Марина. А сюда Перелетный шел, чтобы ошеломить Надежду Калину, что ему известно про ее встречу с подозрительным одноруким мужчиной, может быть, партизаном. Конечно, был бы этот однорукий лояльным к новому порядку, то не прятался бы. Зарегистрировался и жил бы себе где-нибудь в примаках как инвалид войны. Но Надя была спокойна: «Встречалась… ну и что? Мы же все-таки люди!»
Почему она не дрожит, как дрожал он, когда попал в руки Рябчикова и Мукагова? Почему дивчина не боится ни вооруженных полицаев, ни властей? Да и рубашку стирает не для того, чтоб была она как память о двоюродном братце… Видно, кого-то надо переодеть. Уже за это ее можно потащить в управу, передать жандармерии. Ему, Перелетному, сделать это нетрудно. Он и шел сюда с твердым намерением выспросить у нее про окруженца. Но ее признание про встречу с ним сбило его с толку. А тут еще фото Андрея Стоколоса. К такому сюрпризу Вадим был не готов. В это трудно поверить, но это правда. Судьбы Перелетного и Стоколоса незримо сошлись здесь, на Черниговщине, во время новой власти.
— И нравится он тебе? — Вадим кивнул на фото.
— Симпатичный.
«Симпатичный…» — так говорила о нем и Таня. Вадим застал Андрея с Таней под цветущей яблоней, когда тот собирался в армию. Увидев Вадима, девушка хотела уйти, но Андрей удержал ее, не выпуская руки. Другой бы уже подался из чужого сада, а Стоколос — нет. Стоял, как будто это был его сад. Эта самоуверенность не понравилась Вадиму. Не такие ли раскулачили его дядьку, отобрали мельницу, молотилку, коней! Они вели себя во дворе дядьки как в собственном. Может, дошла бы очередь до отца Вадима, но тот вовремя сориентировался. Сам стал вытаскивать из-под навеса плуг, выводить коней. Еще и причитал: «Братуха и меня эксплуатировал! Я был его должником». Отец стал колхозным активистом, но сыну твердил: «Не я! Они раскулачили моими руками твоего дядьку! Он жертва, которая нас спасла. Запомни, Вадим. Наше время придет. Придет их погибель!»
Конечно, Андрея Стоколоса тогда и близко не было возле их села — жил где-то на границе.
Тогда под яблоней Вадиму хотелось унизить этого молокососа. Он стиснул кулаки и шагнул к нему: «Ну, Ромео!..» Взгляды их встретились, и Вадим не выдержал презрительного взгляда Андрея, опустил глаза, отступил и вдруг увидел, как тихо падали с яблонь белые лепестки.
«И на фото такой же взгляд, как и тогда. Полководец!..» — со злостью подумал Вадим, положив альбом на полку.
— Интересно, какими будут его глаза, когда немцы войдут в Москву? — мрачно усмехнулся он. — Ну так что будем делать? — вроде бы советуясь, спросил. — В управу тебя вести или в жандармерию?
— За что?
— Ты же не говоришь, с кем у тебя связи… Кто этот однорукий?
— Он вроде на вас похож, — ответила Надя.
Вадим понимал, что никуда ее не поведет. Если этот однорукий случайно оказался в селе, то нечего поднимать шум. Если она что-то скрывает, то надо нащупать ниточку и распутать весь клубок. Горячку пороть ни к чему. Хватит с него расправы с Мариной и ее матерью. Даже немцы не ожидали от него такого усердия, не говоря о полицаях… Как тогда, после поджога, кинулась на него старая мать Марины, так и хотела выцарапать ему глаза. «Будь же ты проклят, каин!..» Перелетный в душе ждал и даже хотел такого взрыва. Короткая очередь из автомата, который ему дал немец… Мать и Марина упали, хватаясь за грудь…
Он встрепенулся, качнул головой, как бы отгоняя видение, и оценивающе посмотрел на девушку.
«Она не хуже Марины. Ладони только грубоваты от работы, а так ничего…»
Он приблизился к Наде, взял ее за руку и вроде бы невзначай дотронулся до тугой груди.
— Это уж слишком! — Надя решительно отвела его руку.
