Кровь текла рекой. Даже в темноте глубокая рана выглядела ужасно.
– Не могли бы вы совсем снять сорочку?
– Если поможете, – ответил он, и Оливии померещилось, что уголки его губ чуть приподнялись.
Кровотечение не прекращалось. Сколько крови он уже потерял? И сколько времени пройдет, прежде чем он начнет слабеть?
– Сейчас, – сказала она, отрывая и без того висевший на ниточке рукав и осторожно высвобождая из второго рукава его плечо и здоровую руку. Она не имела опыта в уходе за ранеными. Но логика подсказывала, что нужно как-то зажать рану, чтобы остановить кровь. Она наспех сложила полоску ткани в подобие подушечки и ловко перевязала руку, после чего присела на корточки и с беспокойством уставилась на Льюиса. Ее безупречная прическа растрепалась, и влажные прядки льнули ко лбу и щекам.
– Такой повязки достаточно?
– Я бы сам не сделал лучше.
Оливия зарумянилась. Господи, она совсем забыла, что Льюис – врач!
– Вы сможете ехать? – спросила она в полной уверенности, что он шутит, пытаясь скрыть боль.
– Разумеется, если мы сумеем найти лошадей, – сухо ответил он.
Сердце Оливии упало. Вскочив, она огляделась. Никаких следов – ни лошадей, ни слуг. Револьвер, лежавший у нее на коленях, свалился на землю.
Льюис поднял его и тоже встал. Только увидев, как сжались его губы, Оливия поняла, каких усилий стоило ему это простое движение.
– И что вы собирались делать с этим? – насмешливо спросил он, помахивая револьвером.
– Стрелять, – ответила она, не сводя с него глаз.
– Тогда в следующий раз, – посоветовал он каким-то странным тоном, – не забудьте снять его с предохранителя.
Послышался отдаленный топот копыт, и оба застыли. Наконец Льюис облегченно вздохнул:
– Слуги. И пони.
Лунный свет падал на его широкую грудь, и Оливия словно впервые поняла, что он обнажен до пояса. Грудь его была покрыта густыми завитками темных волос, раньше скрытых сорочкой. Бриджи для верховой езды тесно облегали узкие бедра.
Оливия поспешно отвернулась, стараясь думать только о пони. О том, что опасность на этот момент миновала.
– Мы думали, что вы уже мертвы, господин, – загалдели слуги, падая перед ним ниц. Очевидно, они были счастливы, что господин жив и не покинул их.
– Я жив, а вот несколько «боксеров» убиты, – сдержанно заметил Льюис.
– Нет! – хором воскликнули оба. – Такого не бывает! «Боксеров» нельзя убить, господин!
– Смотрите. – Льюис кивком показал на распростертые тела.
Оливия вздрогнула и отвела глаза, но китайцы только головой покачали:
– Это не настоящие «боксеры», господин. Настоящие «боксеры» не умирают. Это бандиты. Не «боксеры».
Льюис в отчаянии покачал головой, поражаясь такому легковерию, и со стоном взгромоздился на лошадь.
– Сколько времени займет обратный путь? – спросила Оливия, уже заметив проступившее сквозь повязку зловещее темное пятно.
– У нас нет времени возвращаться в город, – заявил Льюис, пришпорив пони. – Едем дальше, в Чансынтень.
Оливия хотела запротестовать, но не успела. Он уже был в сотне ярдов от нее, хотя забинтованная рука бессильно повисла. Девушка досадливо вздохнула и поскакала следом. Рану нужно срочно обработать, но Оливия понимала, что никакие аргументы не убедят Льюиса пуститься в обратный путь. Он направлялся в Чансынтень и доберется до Чансынтеня. Во что бы то ни стало. И, по его мнению, небольшое неудобство в виде рассеченной руки не могло послужить для этого препятствием.
Когда она поравнялась с ним, он отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Губы девушки были поджаты, а неодобрительное выражение лица сделало бы честь самой леди Гленкарти.
Они ехали молча, не обменявшись ни единым словом, направляясь к горизонту, освещенному зловещим оранжевым сиянием дальних пожаров… Иногда откуда-то доносился шум битвы, но «боксеров» они больше не встретили. Что, если бой идет в Чансынтене и участники спасательной партии Шамо сражаются не на жизнь, а насмерть? Что, если сама Оливия и Льюис попадут прямиком в засаду?!
Оливия украдкой посмотрела на Льюиса, черпая силы в созерцании его точеного профиля. Он больше не улыбался. Слушая крики и вопли, доносившиеся до них с ближайших холмов, он все больше мрачнел.
Отчаяние охватило Оливию. Даже если им удастся спасти бельгийцев, в этот момент гибнут другие христиане. Гибнут, потому что никто не собирается прийти им на помощь и спрятать за высокими стенами столицы.
При свете многочисленных пожаров можно было различить темные очертания зданий.
– Чансынтень, – спокойно обронил Льюис.
