– Так что же произошло?
На самом деле произошло многое, но для того, чтобы поведать всю историю, нескольких минут мне бы не хватило. К тому же очень не хотелось вдаваться в детали этой тягостной истории.
– Она отреклась от меня на некоторое время. Теперь просто отказывается говорить об этом. Но мы с матерью уже не близки, как было раньше.
– Мне очень жаль, Оливия.
– Мы отдалились не только из-за этого. Есть еще все эти правоверные условности, ортодоксальный иудаизм. С тех пор как мама стала строго следовать предписаниям религии, в ее жизни почти не осталось места для меня.
– Фигово.
– Да. Именно так.
– Я рад, что ты рассказала мне. – Алекс помедлил. – Для тебя это имеет значение?
– Что именно?
– Что я – не еврей.
Я залилась долгим, громким смехом:
– Боже, нет. С чего ты это взял?
Он коснулся моей цепочки кончиком пальца:
– Тебе идет. А я думал, что свечи, пепперони…
– Я к этому привыкла. – Вдруг подумалось о маме с ее строгой моралью и покрытой головой. В памяти всплыло, как она настаивала на том, чтобы я стояла рядом с ней и молилась. Я вспомнила, как мать выбросила пластмассовую тарелку, которая была моей с младенчества, потому что ту невозможно было сделать кошерной. И на кухне, и в жизни мамы отныне не было места для всего, что нельзя было превратить в кошерное. – Алекс, я не жду, что ты будешь следовать всему, во что я верю. Если я, конечно, хоть во что-то да верю, я в этом сильно сомневаюсь.
– Я просто хотел узнать, имеет ли значение, что я – другой, только и всего.
Я взяла его за руку, наши пальцы переплелись. Я коснулась их: его пальцы, мои, снова его, мои…
– Мы всегда будем разными.
Он поцеловал наши сцепленные пальцы:
– Для меня это тоже не имеет значения.
Наши губы слились в поцелуе, не пылком, но, разумеется, по-прежнему новом, непохожем на остальные и интригующем настолько, что каждый раз, когда мы целовались, я невольно начинала подумывать затащить Алекса в постель.
Я положила голову ему на плечо:
– Я так хочу…
– Чего?
– Чтобы я была… какой-то одной, принадлежала к одной вере и культуре. Однородной. Той или иной.
Алекс погладил меня по волосам, потеребив локоны:
– Никто не однороден, Оливия.
Я тихо прыснула:
– Точно.
– Я не шучу.
Я игралась с кнопкой на его рубашке. Ковбойский шик никогда не впечатлял меня, так почему же рубашка Алекса в стиле вестерн настолько очаровывала? Мысленно я фотографировала его – низко сдвинутая на глаза ковбойская шляпа, сапоги, немного развязная, самодовольная манера держаться. Я могла представить его во множестве самых разных образов. Это не делало их правдивыми – они соответствовали действительности не более, чем мои представления о самой себе как о католичке, иудейке или белой. Или черной.
Казалось, Алексу на мгновение стало не по себе, он перевел дыхание и выглядел при этом так, будто хотел что-то сказать, но передумал. Я дала ему время, точно так же, как он совсем недавно дал его мне. Когда Алекс наконец-то заговорил, его голос звучал тихо и сдержанно, но темно-серые глаза смотрели прямо на меня.
– Я тоже должен кое-что тебе сказать.
Я собралась с духом. И взяла его за руку. Ладонь в ладони, наши пальцы снова переплелись.
– Ладно.
– Скажи, причина, по которой Патрик так разозлился на тебя, кроется во мне?
– Частично. – Мой большой палец поглаживал тыльную сторону его ладони.
С губ Алекса сорвался тяжелый вздох, который он явно сдерживал.
– Так… ты знаешь.
Я кивнула и решила пойти ва-банк:
– Я видела тебя ночью на вечеринке Патрика по случаю Рождества и Хануки. С тем парнем, Эваном.
Алекс застонал. Его голова резко откинулась на спинку дивана.
– Черт…
Это оказалось легче, чем я думала, но до настоящего времени он и так не доставлял мне хлопот.
– И Патрик рассказал мне о тебе.
Теперь Алекс смотрел на меня, вопросительно подняв бровь:
– Он рассказал?
– Он сказал, что ты… что вы были вместе, – деликатно пояснила я. – Всего один раз. И что Тедди не знает об этом.
Алекс нахмурился:
– Патрик сказал, что мы трахались?
Я кивнула. Он вздохнул и провел рукой по волосам.
– Но мы не трахались. Он хотел. Я позволил ему сделать мне минет, только и всего.
В отличие от Клинтона Патрик не всегда различал минет и секс. Признание Алекса все расставляло по своим местам. Мне не стало легче, но, по крайней мере, я верила: это была не ложь.
– Мне жаль, что он рассказал тебе это, – сказал Алекс.
Мои пальцы сжали его ладонь.
– Почему? Ты не хотел, чтобы я знала?
– Дело не в этом, просто мне следовало самому рассказать тебе. – Он не попытался поцеловать меня. Возможно, просто боялся, что я отшатнусь. – Мне следовало знать, что Патрик вывалил тебе все это. Он посоветовал мне держаться от тебя подальше.
– Он и мне посоветовал держаться от тебя подальше.
– И никто из нас не послушался. – Его глаза снова замерцали. – Это, должно быть, судьба.
– У меня было много… проблем… из-за того, что произошло с Патриком. Я не хотела заводить новые отношения с парнем, который может создать для меня точно такие же проблемы.
– Черт, я удивлен, что ты вообще согласилась куда-то отправиться со мной в первый раз.
Я коснулась его губ, медленно и легко, так, как он всегда целовал меня.
– Ты – не Патрик.
– Нет. Я – точно не такой.
Я посмотрела ему в глаза:
– Все, что я хочу знать, – это то, что ты будешь честен со мной. Только это. Жирная задница в джинсах, гомосексуальные секреты – все, что бы то ни было.
– Я не буду лгать тебе, Оливия. Договорились?
И я поверила ему.
Я влюбилась, сильно.
Я все ждала, что неминуемо спущусь с небес на землю, но каждый новый день, проведенный с Алексом, был столь же замечательным, как и все предыдущие. Не то чтобы мы существовали исключительно в сверкающих радугами небесах и все такое… Алекс иногда раздражал меня своими хитрозадыми ответами, а
