бы его провести. В моей жизни вдруг образовалась пустота, которую я ничем не могла заполнить.
Я могла бы ему позвонить. Должна была. Меня останавливала гордость и еще страх. Что, если я позвоню, а он не ответит или, даже хуже того, откажется со мной говорить?
До Дэна я долго жила одна и не видела веских причин, почему я не могла продолжать жить без него. Если не считать того, что скучала по нему. Хотя бы потому, что он мог заставить меня смеяться. Он мог заставить меня забыться.
Однажды вечером в дверь позвонили. Я пошла открывать ее с сильно бьющимся сердцем и жалея, что не сделала себе макияж и прическу, собрав волосы в простой хвостик, который к тому времени уже растрепался. Впрочем, мужчину, стоявшего на моем пороге, мои ухищрения казаться красивой все равно оставили бы равнодушным. Он заключил меня в объятия, отчего у меня перехватило дыхание, а затем так обстучал мне бока, что я вовсе не могла дышать.
– Чад! – Я ужом извернулась из его рук, чтобы сделать хотя бы небольшой вдох, а затем сама сжала его в объятиях. Отступив на шаг, я оглядела его с головы до ног. – Что ты здесь делаешь?
– Люк убедил меня, что мне надо увидеться со своей старушкой сестрой, – хмыкнул Чад.
Он неплохо выглядел, мой братишка, возвышаясь надо мной с тех пор, как достиг половой зрелости. В отличие от меня, он был блондин, с карими, а не голубыми, как у меня, глазами, и загорелый. Нас с ним объединяла только улыбка. Я всмотрелась в него пристальнее, чтобы понять, изменился ли он за это время, и действительно заметила в нем кое-какие перемены.
– Не могу поверить, что наконец тебя вижу, – сказал он.
– Я могу. – Я взяла его за руку и втянула его к себе. – Я только не верю, что ты здесь.
Чад сидел за моим кухонным столом и посвящал меня в последние события своей жизни, а я сидела и все никак не могла убедить себя в том, что действительно его вижу. Он прервал свой рассказ, чтобы ему ничего не мешало меня рассмотреть. Его слегка насмешливая улыбка смягчилась, когда он взял меня за руку.
– Как я должен понимать твое выражение, крошка?
– Просто рада, что ты здесь, Чадди. – Я крепко держала его руку. Мы обменялись взглядами.
Выжили.
Конечно, я и слышать не захотела ни о каком отеле. И уж тем более не тогда, когда в моем доме пустовали две спальни. Было так приятно, что он со мной. Что есть с кем выпить кофе утром. Для кого сварить яйца. Что есть кто-то, кто так хорошо меня знает, что мне не нужно ничего объяснять. По вечерам мы ходили на ужин, в кино, на танцы. Мы часами болтали на моем диване, смотрели эпизоды из «Придурков из Хаззарда» и спорили, кто из двух кузенов сексуальнее: Бо или Люк. Чад утверждал, что их притягательность только возросла бы, если бы они поцеловались, переплетя языки. Я захохотала как сумасшедшая и рассыпала попкорн.
– Мне тебя очень не хватало, – сказала я, когда мы пили горячее какао с взбитым маршмеллоу. – Мне бы даже хотелось, чтобы ты подумал над возвращением домой.
Чад выпучил на меня глаза:
– Ты знаешь, что я не могу.
Я вздохнула:
– Знаю. Из-за Люка.
– Не только из-за него. У меня работа. Дом. Целая жизнь.
– Знаю, знаю. – Я махнула рукой. – Ты просто так далеко, вот и все. Мы нечасто видимся.
– Ты могла бы приезжать почаще. Люк тебя обожает, куколка. Все вместе занялись бы шопингом.
Я подняла бровь:
– Он что, считает, что мне нужен новый гардероб?
Чад засмеялся:
– Ты сказала это, не я. Мы бы обрядили тебя в одежду цвета повеселее, чем черно-белый.
– С моей одеждой полный порядок.
– Элла, детка. Милая. Мир раскрашен не только в черно-белые цвета. – Мой брат оглядел гостиную. – Эту комнату также можно было бы оживить другими цветами. Столовая сказочная. Пусть таких комнат в твоем доме будет побольше.
– Я люблю черно-белый фасон.
– Знаю, детка. – Чад взял мою руку и поцеловал. – Знаю. Ты скажешь маме, что я здесь? – Он поставил кружку на кофейный столик.
Я не сразу ответила.
– Ты этого хочешь?
Он пожал плечами. Нечасто случалось, чтобы Чад не улыбался или не откалывал какой-нибудь шуточки. Он поднял голову. Наши взгляды встретились, и я увидела в его глазах свое отражение.
– Не знаю.
Я понимающе кивнула:
– Если ты не хочешь, я не скажу.
Он вздохнул, потирая лицо.
– Люк говорит, что я должен ей сказать. Мой психоаналитик говорит то же самое.
Я взяла его руку.
– Чад, я лучше их знаю, почему ты не хочешь. Но может, когда-нибудь это надо сделать?
Чад сжал мои пальцы.
– А ты? Надрала прошлому задницу?
Я издала смешок.
– Надрала задницу? Нет. Если только палец ему прищемила.
– Элли, а что с твоим парнем? – Мой брат запустил пальцы в дырочки в шерстяном покрывале и стал дергать нити.
– Он поехал со мной домой, когда умер отец. Познакомился с мамой. Она не запрыгала от восторга.
– Он поехал вместе с тобой? Домой?
Я кивнула. Чад откинулся назад – то ли он был шокирован, то ли обалдел от моей новости. Я не могла этого сказать. Он снова почесал лицо.
– Ты ездила домой.
– Это всего лишь дом, Чадди. Четыре стены и дверь.
Мы переглянулись, и он, не колеблясь, наклонился и обнял меня. Я не хотела плакать, но заплакала, увлажняя плечо его рубашки. Это был пустяк. Чад тоже заплакал.
– Я не хотел оставлять тебя одну, Элла, – прошептал он, крепко прижимая меня к себе. – Ты знаешь. Я не хотел уезжать и оставлять тебя с ним. Но я должен был вырваться!
– Я знаю. Знаю.
Я протянула ему салфетку, чтобы он протер лицо, и вытерла свое. Мы говорили так долго, что у нас охрипло горло, а в животе заурчало, так как за разговором мы забыли о еде. Мы плакали. Кричали. Бросали вещи. Снова плакали и сжимали друг друга в объятиях. А иногда мы даже смеялись.
– Должно быть хоть что-то хорошее, – сказал Чад. – Что-то хорошее, чтобы мы могли о нем вспомнить, Элли. Так мы сумеем забыть.
Мы забрались на диван, под покрывало, касаясь друг друга подошвами. На полу валялись бумажные салфетки. Мои подушки хранили следы нашего безумства. Остатки сэндвичей, сделанных в перерывах между нашим неистовством, засыхали на кофейном столике.
– Он хорошо играл, – предложила я. – Такой американский парень.
– Не давал меня в обиду.
– Это уже два хороших качества, Чад. Мы нашли целых два качества.
Чад улыбнулся:
– Мой консультант сказал бы, что это уже прогресс.
Я тоже улыбнулась:
– И он прав.
– Проще вспомнить все плохое, что он делал. Наркотики. Воровство. И все остальное.
