— По-моему, нет ничего серьезного. По крайней мере, мне он ни о ком не говорил. Но мы с ним давно не встречались. Больше десяти лет. Потеряли связь друг с другом.
— Так долго?
— Ага, — подтвердил Томас и, помолчав, добавил: — Мы потеряли слишком много времени.
— Осталось еще немало, — сказала Куми.
Найт бросил на нее вопросительный взгляд, полный отчаяния, а она смотрела ему в глаза до тех пор, пока он не кивнул.
— Помнишь ту пьесу, поставленную Тейлором? — спросила Куми. — Как она называлась?
— «Иголка Гаммера Гертона»,[44] — рассмеявшись, ответил Найт. — Пожалуй, самая глупая вещица из всех, что мне довелось видеть.
— Однако смешная, — заметила Куми. — Местами.
— Именно так.
— Ты есть не хочешь? — спросила она.
— Неужели ты собираешься приготовить суши?
— Я полагала, мы сделаем упор на карате.
— Тут я пас, — улыбнулся Томас.
— Я подумывала о том, чтобы бросить занятия. «Слишком агрессивная» и все такое. Сейчас мне придется сделать небольшой перерыв из-за… этого, но, пожалуй, когда все закончится, я продолжу.
— Да?
— Да. Если я собираюсь хотя бы часть времени проводить вместе с тобой, мне это, вероятно, понадобится, — усмехнулась Куми. — Ты только постарайся не получить пулю до тех пор, пока я не заработаю черный пояс, договорились?
— Ладно.
Они не могли заняться любовью без презервативов — при гормональных препаратах и предстоящем курсе облучения беременность была бы крайне нежелательна, — а у Томаса их с собой не было. Он не мог представить себе, как отправится покупать эти штуки, особенно после разговора о заранее обреченных беременностях. Впрочем, ни у него, ни у Куми не возникало особого желания интимной близости.
В душе Томас был рад тому, что они решили просто валяться в постели. Он ощущал шрам от операции, словно нож у себя в животе, и в подсознании у него звучал голос, пронизанный болью и яростью. В настоящий момент секс явился бы притворством, будто все в порядке, будто это обычная любовь, облаченная в плоть и кровь. Однако все было не так. Потому что плоть подвела. Она изменяла всегда, неизбежно, и Найт настроился ее ненавидеть.
Куми словно прочитала его мысли. В ее глазах мелькнули грусть и тревога. Она улыбнулась и стала целовать Томаса, вытирать его глаза. В конце концов он устыдился своих слез, хотя и понимал, что от них ему стало легче.
По настоянию Куми они поехали в Кенильуорт и поужинали в японском ресторане, где выпили на двоих пару больших бутылок вина и набили животы закусками, так что, когда подали основное блюдо, они уже были сыты. Им пришлось укладывать цыплят с рисом в коробку и забирать с собой в гостиницу, хотя там и не было холодильника.
— Может быть, подкрепимся на ночь глядя, — предложила Куми.
— Вполне, — согласился Томас, беря ее за руку.
Вернувшись в номер, они посмотрели по телевизору футбол, затем какое-то время переключались между первенством по дартсу, угнетающе серьезным выпуском новостей и бесконечно глупым шоу. Найт постоянно выдавал язвительные комментарии, поскольку это вызывало у Куми смех.
Но как только он начинал сползать к разговорам о ее здоровье, она вежливо его останавливала и неизменно говорила:
— Давай будем просто смотреть телевизор.
Тогда Томас чересчур воодушевленно кивал и старался прогнать такие мысли из своего сознания. Однако это, как правило, означало лишь то, что он не озвучивал их. Положив голову ему на плечо, Куми держала его за руку. Они лежали так до тех пор, пока не начало светать, и тут вдруг Найт заметил, что она заснула.
После завтрака они прогулялись по развалинам замка, разговаривая о том, что Куми называла его делом. Томас упомянул обо всем, что было ему известно, не скрывал и своих предположений. Она слушала, кивала, время от времени задавала вопросы, показывая, что внимательно следит за его рассказом.
— Когда все это завершится, может быть, ты приедешь ко мне в Токио? — спросила Куми, когда он замолчал.
— Да я могу прямо сейчас вернуться вместе с тобой… — начал было Томас.
— Нет, — остановила его Куми. — Тебе нужно здесь кое-что довести до конца. Это важно. В смерти Дэвида Эсколма твоей вины нет, что бы ты ни думал. Но если ты сможешь содействовать тому, чтобы его убийца предстал перед правосудием, будет очень хорошо. Ты должен найти эту пьесу.
— Я мог бы поехать вместе с тобой в аэропорт и узнать, нет ли свободных мест…
— Том, я возвращаюсь на работу, — твердо произнесла Куми. — Процедуры будут занимать только по двадцать минут в день. Я договорилась делать их перед тем, как отправляться в офис. Если ты приедешь сейчас, тебе придется сидеть в моей крошечной квартире и ухаживать за мной, сходя с ума от скуки и волнений, в чем нет никакой необходимости. Через два дня ты начнешь бушевать по поводу японской политики, протекционизма, ксенофобии и отказа признавать зверства Второй мировой войны. В конце концов мне придется тебя убить. — Томас улыбнулся, а Куми добавила: — Кроме того, ты должен найти пьесу.
— Это ерунда…
— Нет, Том, пьеса очень важна, — возразила она. — Я поняла это по твоему голосу, как только ты впервые о ней упомянул. Если она где-то существует, ты хочешь быть тем, кто ее найдет. Я тебя не виню. Это было бы замечательное открытие.
— Сейчас мне все кажется каким-то глупым.
— Нет. Это не так. Мне очень нравится, когда ты бываешь в восторженном возбуждении, особенно сейчас. Миру нужны хорошие комедии.
— Даже Шекспира?
— Особенно его, — подтвердила Куми. — Прямо сейчас. Вот так.
Потом она собрала свою единственную сумку, и Томас отвез ее к железнодорожной станции.
— До скорой встречи, — сказал он.
— Не провожай меня на перрон, — попросила Куми. — Это просто будет очень тяжело. Я тебе позвоню, как только вернусь домой.
— До скорой встречи, — повторил Найт. — Мы больше не станем терять время, живя отдельно.
— Все будет хорошо, — заверила его Куми. — Врачи говорят, что если сейчас выбирать из онкологических заболеваний, то лучше всего рак груди.
— Да, — угрюмо пробормотал Томас. — В этой лотерее ты вытянула выигрышный билет.
Тут Куми рассмеялась, весело, звонко.
— Пока, Том.
Она ушла, и Найт отправился бороться с узкими кенильуортскими улочками, как правило, с односторонним движением, что просто выводило его из себя. Чтобы утопить свои невеселые мысли, он включил радио. Пол Саймон пел о том, как скрутить вместе два тела, объединить сердца и кости, сделать их неотделимыми друг от друга.
Слова песни, проникнутые страданиями, радостью, трагедией, чуть ли не шекспировскими чувствами, заполнили голову Томаса. Он вынужден был остановиться у тротуара и посидеть какое-то время, уронив голову на руль, пока к нему не вернулась способность видеть дорогу перед собой.
